– Не знаете ли вы, случаем, что такое “менструация”? Тогда объявите госпоже Лихт, да, той, что сегодня была на приеме, да, по телефону, несомненно, что она нужна мне здесь ровно через два дня после следующей ее менструации. И если “менструация” не совсем благозвучно звучит по телефону, то скажите ей, пожалуйста: “Два дня после месячных”. Впрочем, мне безразлично, что вы ей скажете. По мне, можете сказать “через два дня после ее личного праздника”. Главное, назначьте ей время. Спасибо.
Варгафтик, как человек, увидевший пожар, поспешил выплеснуть на огонь содержимое ближайшего к нему ведра, не потрудившись проверить, вода в нем или бензин:
– Личный праздник… Мне это напомнило известный анекдот про Бегина и Арафата…
И он в сотый раз поведал, как проницательность Бегина победила злобность Арафата.
– Я бы повесил обоих, – протянул Гад Эйтан.
Тамар заметила:
– У Гада сегодня был тяжелый день.
А Фима, со своей стороны, добавил:
– Нынче вообще тяжелые времена. Все, что по нашей вине происходит на территориях, захваченных нами в Шестидневную войну, мы беспрерывно пытаемся вытеснить из нашего сознания, а в результате воздух потрескивает от гнева и агрессии и все нападают на всех.
Именно в этом месте Варгафтик вопросил: какая разница между Монте-Карло и Рамаллой[5]? И выдал очередной анекдот. Смеяться он начал на полпути между Монте-Карло и Рамаллой. Но вдруг вспомнил о своем положении, лицо его залилось краской, он весь надулся, сеть капилляров задрожала во всю ширь щек, он свирепо прогрохотал:
– Прошу вас! Перерыв окончен! Фима! Тамар! Немедленно прикрыть эту пивную! Вся наша страна – более Азия, чем сама Азия! Да что там Азия! Африка! Но в моей клинике еще работают, как в нормальном государстве!
Но все его громыхание было совершенно излишне, потому что Гад Эйтан давно скрылся у себя в кабинете, Тамар ушла в туалетную комнату, чтобы смыть следы слез, и только Фима торчал за стойкой.
В половине шестого вошла высокая золотоволосая женщина в красивом черном платье. Она остановилась у стойки Фимы и спросила, почти шепотом – видно ли по ней? Выглядит ли она ужасно?
Фима, не расслышав вопроса, ответил невпопад:
– Несомненно, госпожа Тадмор. Разумеется, никто не узнает. Вы можете быть совершенно спокойны. У нас полная конфиденциальность. – И хотя он тактично воздержался от соблазна поднять на нее взгляд, но все-таки, почувствовав, что она плачет, добавил: – Вот в коробке бумажные салфетки.
– Вы врач?
– Нет, госпожа моя. Я всего лишь работаю в регистратуре.
– И долго вы уже здесь?
– С самого начала. Со дня открытия клиники.
– Пришлось вам повидать разные сцены, да?
– Иногда бывают здесь нелегкие моменты.
– И вы не врач?
– Нет, госпожа моя.
– Сколько абортов делают у вас в день?
– Сожалею, но не могу ответить на этот вопрос.
– Извините, что спросила. Жизнь вдруг пребольно меня ударила.
– Я понимаю. Сожалею.
– Нет, вы не понимаете. У меня не аборт. Так, небольшая процедура, но достаточно унизительная.
– Мне искренне жаль. Будем надеяться, что теперь вам станет лучше.
– У вас наверняка записано, что они мне сделали.
– Я никогда не заглядываю в истории болезни, если именно это вы имели в виду.
– Вам выпало огромное счастье, что вы не родились женщиной. Вы и предположить не можете, чего именно удалось вам избежать.
– Я сожалею. Налить вам кофе? Чаю?
– Все время вы сожалеете. Почему вы так много сожалеете? Вы ведь даже не взглянули на меня. Все время отводите взгляд в сторону.
– Извините. Я не нарочно. Растворимый кофе? Кофе по-турецки?
– Странно, не правда ли? Я была уверена, что вы врач. Не из-за вашего белого халата. Вы студент? Стажер?
– Нет, госпожа моя. Я только регистратор. Может, предпочитаете стакан воды? У нас есть содовая в холодильнике.
– Каково это – работать в таком месте столь долго? Да и что это за работа для мужчины? И у вас не появилось отвращение к женщинам? Даже
