– Плакса-насильник, – прошептала Аннет и добавила: – Тише, тише, малыш. – И спросила: – Так найдется в этом доме капелька водки?
Фима перепугался, что она сейчас замерзнет, и принялся неуклюже натягивать на нее одежду, пытаясь что-то сказать, но ее ладонь снова прижалась к его губам:
– Помолчи же, болтунишка.
Чуть позже, приводя в порядок перед зеркалом свои чудесные волосы, она сказала:
– Я побежала. У меня тысяча дел. Только верни мне сережку, которую я заработала самым честным образом. Вечером я тебе позвоню. Сходим в кино. В “Орионе” идет чудесная французская комедия с Жаном Габеном.
Фима кинулся в кухню, вылил в стаканчик остатки ликера. В самый-самый распоследний момент ему удалось спасти электрический чайник, вода из которого почти полностью выкипела. Но сколько он ни силился, вспомнить, куда же положил сережку, так и не смог. Фима поклялся, что перевернет весь дом и еще вечером вернет ей в целости и сохранности ее волшебного светляка. Провожая ее до двери, он бормотал, что никогда-никогда себе этого не простит.
Аннет смеялась.
22. “Мне и так с тобой хорошо”
Они встретились на лестнице: одна спускалась, а вторая поднималась. Через минуту после того, как ушла Аннет, в квартиру вошла Нина Гефен. Седые волосы безжалостно острижены, в руках тяжелая корзина, которую она решительно водрузила на стол среди газет, консервных банок и грязных кофейных чашек. Резким движением закурила сигарету “Нельсон”. Пламя спички не задула, а погасила, энергично помахав рукой. И выпустила из ноздрей две струи дыма.
Фима усмехнулся, не нарочно, не отдавая себе в том отчета. Эта смена караула напомнила ему батальоны отцовских подруг, что приходили и уходили, сменяя друг дружку. Быть может, пора уже и Фиме завести трость с серебряным набалдашником.
– Что тебя рассмешило? – спросила Нина. Наверняка уловила сквозь сигаретный дым тонкий аромат женских духов. Не дожидаясь ответа, Нина добавила: – Вот и дама в красном, которую я встретила в парадном, улыбалась, словно сытая кошка. Не было ли у тебя, случаем, гостьи?
Фима собирался все отрицать. Мол, я не я и гостья не моя. В подъезде восемь квартир. Но удержался. Не мог он солгать этой худощавой, не избалованной жизнью женщине, так похожей на загнанную охотниками лисичку, – женщине, которую порой мысленно называл “моя любимая” и мужа которой он тоже любил. Фима отвел взгляд и пробормотал:
– Пациентка. Проходит курс лечения в нашей клинике. Как-то так получилось, что мы немного подружились.
– Ты открыл у себя в квартире филиал вашей клиники?
– Видишь ли, – Фима перебирал части расколовшегося транзистора, – муж, как бы это сказать, оставил эту женщину. Она пришла ко мне посоветоваться.
– Врачеватель разбитых сердец, – заметила Нина, и фраза, которой полагалось прозвучать едко, прозвучала жалко. – Прямо святой Фима, покровитель соломенных вдов. Еще немного – и тебе придется установить приемные часы и вести запись. Чтобы дамы заранее записывались на прием.
Нина вытащила из корзины пакет с моющими средствами, поставила его поближе к раковине. Фиме показалось, что губы ее, сжимающие окурок, подрагивают. Затем Нина извлекла из корзины продукты, открыла холодильник и вскрикнула:
– Какая гадость!
Фима попытался оправдаться: как раз позавчера вечером он навел основательный порядок, только холодильником не успел заняться.
– А когда возвращается Урн?
С самого дна корзины Нина достала небольшой сверток.
– В ночь с пятницы на субботу. Стало быть, завтра. Уж точно оба вы сгораете от нетерпения. Сможете устроить себе медовый месяц на исходе Субботы. Вот, я принесла тебе книгу о профессоре Иешаяху Лейбовиче. Ты сбежал, оставил книгу на ковре. Что с тобою происходит, Фима? Посмотри, на кого ты похож.
И действительно, после ухода Аннет он забыл заправить сорочку в штаны, а из-под нее еще выбивалась и нижняя рубаха – фланелевая, отливавшая желтизной.
Нина опорожнила холодильник, безжалостно отправила в мусорное ведро овощи, туда же проследовали останки консервированного тунца, окаменелый кусок сыра, уже подернувшийся зеленоватой плесенью, початая коробка сардин. Вооружившись тряпкой и моющим раствором, Нина яростно набросилась на стенки и полки холодильника. А Фима тем временем откромсал несколько толстенных ломтей от буханки ароматного грузинского хлеба, который принесла Нина, щедро намазал их вареньем и с удовольствием начал есть. Не забыв осчастливить Нину небольшой лекцией на тему того, что левые партии Англии, Скандинавии и, по сути, всей Северной Европы переживают период заката. И вдруг, оборвав себя, сказал совсем другим голосом:
– Нина… По поводу того, что было позавчера ночью. Нет, раньше. Я ворвался к тебе мокрым псом, городил всякую чепуху, навалился, обидел тебя и убежал безо всяких объяснений. И теперь мне очень стыдно. Представляю, что ты думаешь обо мне. Только пусть не покажется тебе, будто меня… не тянет к тебе. Это не так, Нина. Совсем наоборот. Еще сильнее прежнего. Просто у меня выдался ужасный день. Вся эта неделя выдалась ужасная. Такое чувство,
