«Что не сказал?»
Брайерс посмотрел ей в глаза. Она никогда не видела его таким эмоциональным. Он сказал: «Я умираю».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
«Умираешь?» – в панике спросила Макензи. В замкнутом пространстве машины её голос прозвучал довольно агрессивно.
Брайерс отказался говорить об этом сразу. После его полуобморока прошло всего десять минут. Они ехали в департамент полиции Страсберга, чтобы встретиться с Клементсом и Смитом. Сейчас, когда Брайерс чувствовал себя намного лучше и больше не боялся вновь потерять сознание, он был готов поговорить. Макензи настояла на том, чтобы сесть за руль самой.
«Да, и, судя по всему, уже очень скоро».
«Как ты можешь так спокойно об этом говорить?» – спросила она. Она была одновременно и обеспокоена, и обозлена, и не знала, на какой эмоции остановиться.
«А что мне остаётся, – ответил Брайерс. – Доктора говорят, что уже поздно что-либо делать. Поэтому я могу либо волноваться без толку и причитать
«Что у тебя? – спросила Макензи. – Что у тебя нашли?»
«Лёгочная гипертензия четвёртой степени, – сказал Брайерс. – Видимо, она у меня уже много лет, просто я о ней не знал. Когда я обратился к врачу из-за болей в груди и отдышки, и он нашёл причину, было уже поздно».
«Боже мой, – сказала Макензи. Озлобленность исчезла, и осталась только обеспокоенность. – И они
«Есть методики и экспериментальные лекарства, не дающие реальных результатов. Я бы мог попробовать их, но врачи говорят, шанс, что они помогут, не велик. Я бы мог остаться в больнице и лечиться, но если лечение не поможет, то я потрачу последние дни своей жизни, лёжа на чёртовой больничной койке. А я этого не хочу».
«Сколько тебе осталось?» – спросила Макензи.
Брайерс покачал головой. «Я не буду обсуждать с тобой такие вещи, – сказал он. – Последнее, чего мне хочется, это чтобы напарник следил за мой, как за ребёнком. Без обид».
«А тот факт, что ты не хочешь со мной делиться, превращает тебя в отшельника, который хочет, чтобы его оставили в покое; в человека, который думает, что ему никто не может помочь.
Брайерс ухмыльнулся: «А тебе палец в рот не клади».
«Так сколько, Брайерс?»
«В лучшем случае полтора года».
«А в худшем?»
Брайерс вздохнул и посмотрел в окно: «Может, полгода».
«Господи Иисусе…»
«Не переживай за меня, – сказал Брайерс. – Честно говоря, болезнь почти не влияет на мою жизнь».
«Ну да, просто иногда ты падаешь в обморок», – с горечью в голосе ответила Макензи.
«Ну да, кроме таких случаев».
«Как МакГрат разрешил тебе работать с таким-то диагнозом?» – спросила Макензи.
«Потому что он не в курсе. Я ему не говорил. И тебе не советую. Запомни, Мак… я тоже храню твой секрет».
Она в ужасе посмотрела на него: «Брайерс… ты не можешь…»
«Я не собираюсь провести остаток дней в больнице, – сказал он. – Но я тебе вот что скажу. Я
Макензи поёжилась: «Не будь фаталистом».
Брайерс в голос рассмеялся. Под конец его смех превратился в кашель: «Я умираю, Мак. Самое время стать фаталистом».
Злость вернулась, но Макензи злилась не на саму ситуацию, а на невозможность её контролировать. Она подумала, что, если бы с ней случилось то же самое, она повела бы себя, как Брайерс. Она бы работала до последнего, пока это возможно. Она сжала губы, останавливая себя, чтобы не разразиться гневной тирадой и не разрыдаться.
«Я не поставлю это дело под удар, – сказал Брайерс. – Я обещаю. Если я почувствую, что могу отключиться, как это было у дома Вёрнеров, я скажу
