промышленными и горнодобывающими, с центрами в городах-миллионниках. Фронтир западного и восточного христианства, достигнув в XVII–XVIII веках Днепра, отошел на Збруч и теперь напоминает о границе Российской и Австро-Венгерской империй до Первой мировой войны. В домене Габсбургов Галичина не похожа на Закарпатье, многовековое владение венгров, и Буковину, прежний удел Молдавского княжества. Среди бывших владений Романовых Волынь, польское воеводство в 1921–1939 годах, отличается от Подолья, которое в XX веке дольше других регионов пробыло под властью коммунистов. Есть различие между Правобережной Украиной, потерянной Речью Посполитой окончательно лишь в 1793 году, и Левобережьем — когда-то Гетманщиной. И тем более — между землями казацкими и колонизированными в XVIII–XIX веках под руководством Петербурга. Граница последних совпадает также с языковой. По одну сторону украинцы чаще говорят по-украински, по другую — предпочитают в быту русский.
На деле региональная пестрота Украины еще сложнее, чем при таком описании. Несхожи старые казацкие земли Гетманщины и Слободской Украины, а Николаевская область в Причерноморье заметно отличается от Крыма этническим составом населения, балансом языков и голосованием на выборах. Тем не менее, при всех различиях, украинские регионы предпочитают держаться заодно. Перечисленные выше линии, как бы они ни были резки в прошлом, теперь уже невозможно прочертить заново. Мы видим континуум — переливающийся спектр языковых, культурных, экономических и политических оттенков, которые образуют плавный переход с востока на запад, объединяя Украину в одно пространство. В действительности нет какого-либо четкого культурного рубежа между Крымским полуостровом и соседними областями юга Украины — или же Донбассом и областями непосредственно к западу. Ни в одном из исторических регионов не возникло серьезного сепаратизма, нигде элиты не мобилизовали массы в поддержку выхода из состава Украины. Конечно же, такая мобилизация произошла в Крыму и ДНР с ЛНР, но только вследствие аннексии либо интервенции из России.
А как же цивилизационные ценности? Символическое прощание с наследием СССР — снос полутысячи памятников Ленину за несколько недель — прошло революционной зимой 2013–2014 годов. А на востоке многие выступили против власти с оружием в руках для обороны старых советских идеалов. Но добровольцы и наемники из России принесли систему ценностей иного рода. Подобно своему герою Игорю Гиркину, они явились защитить Донбасс от Европы, утверждая там Русский мир. В их глазах Украина была полем битвы против гнилой либеральной демократии, прав и свобод личности — особенно прав сексуальных меньшинств — и за извечные духовные скрепы Руси. В такой картине мира умы местных жителей казались просто засоренными чужеземной пропагандой. Русским следовало указать им истину.
Подобное толкование украинского кризиса не должно удивить тех, кто знаком с интеллектуальной и культурной традицией России. С одной стороны, она давно уже вносит немалый вклад в созидание культуры общемировой, с другой — веками была отрезана от западнохристианского мира и не однажды враждовала с различными странами Западной и Центральной Европы. Чего сегодня больше в той смеси любви и ненависти, что Третий Рим испытывает к Первому? В долгом, почти двухсотлетнем споре русских западников и славянофилов — о том, принадлежит ли Россия к западной цивилизации либо идет особым путем, исполняя некое предначертание, — голос наследников славянофильства теперь звучит громче.
Борьба же Украины за независимость имела целью движение только в одну сторону — Европы. Это определено историей пребывания страны на линии разлома между западным и восточным христианством, центральноевропейскими и евразийскими державами, а также их политическим и общественным наследием. Нахождение на границе нескольких культурных полей облегчило превращение страны в зону контакта, где люди разных убеждений должны были научиться жить в одном пространстве. Тот же фактор привел к возникновению региональной пестроты, на которой теперь играют участники войны. Украина давно известна культурной гибридностью своего населения. Но сколько гибридности может позволить себе страна, чтобы не рухнуть под ударами гибридной войны? Ответом на этот важный вопрос послужит исход нынешнего русско-украинского противостояния.
Проевропейскую революцию на Украине через четверть века после распада СССР можно рассматривать как продолжение очарования Европой времен холодной войны, свойственного западным соседям Украины. Для диссидентов Польши, Чехословакии и других стран соцлагеря это чувство превращалось порой в национальную религию. Майдан и война заставили украинское общество сменить геополитические ориентиры с балансирования между Востоком и Западом на прозападную ориентацию. Доля тех, кто положительно относился к России, упала с 80 % в январе 2014 года почти вдвое к сентябрю того же года. В ноябре 64 % процента опрошенных поддержали вступление Украины в Евросоюз (при 39 % в ноябре 2013 года). В апреле 2014 года лишь треть украинцев поддерживала членство в НАТО, в ноябре — уже больше половины. Несомненно, испытания войны не только объединили большинство жителей страны, но и подтолкнули их к однозначной ставке на Запад.
В ходе истории проигранные битвы, горечь утраты близких и открытая рана аннексированных земель не раз выступали мощными стимулами образования крепкой, солидарной национальной идентичности. Разделы Речи Посполитой в конце XVIII века стерли это государство с карты Европы, зато стали исходной точкой формирования современного польского национализма. Покорение Наполеоном Германии в начале XIX века подстегнуло развитие идей пангерманизма и современного германского национализма. Память о поражении и утрате территорий разжигали национальный пыл французов и поляков, сербов и чехов. Украину насильственное изменение границ и тяготы войны толкнут, вероятно, на тот же путь.
Аннексия Россией Крыма, гибридная война в Донецкой и Луганской областях, попытки зажечь огонь противостояния и в других — немалая угроза не только Украине, но и Европе в целом. Впервые после завершения Второй мировой войны великая держава напала на более слабого соседа в этой части света и аннексировала его территорию. Вторжение России нарушило не только ее договор с Украиной 1997 года, но и Будапештский меморандум 1994 года. Неспровоцированная агрессия против Украины поколебала основы мирового порядка. Она застала врасплох Евросоюз и почти всю планету — на нее до сих пор ищут адекватный ответ. Чем бы ни кончился украинский кризис, от его исхода зависит грядущее не одной лишь Украины, но и отношений востока и
