Непонятное существо визжало и металось по полутемной прихожей, дядька Лейба взмахивал широкими рукавами и ругался.
— Дверь закрывайте! Вот мерзкое создание!
Прантиш, наконец, изловчился и бросился на зверя. Точнее, птицу: потому что хлопали крылья, под рукой сминались перья, а клюв попал точно Прантишу в подбородок.
— Ах, холера!
Вырвич едва не выпустил клювастое страшилище, но аптекарь ловко подхватил его, одной рукой прижав туловище, второй схватив за длинную шею.
— Дядька Лейба, зачем тебе павлин? — спросил ошеломленный Лёдник, отряхивая пух с дорожного камзола.
Запыхавшийся аптекарь затолкал разгневанную птицу в клетку размером с приличный шкаф. Павлин расправил перья и пронзительно пояснил, почему увидеть его во сне означает вскоре жизненную бурю.
— Пошли отсюда, а то поговорить не даст, чтоб его гром. — проворчал аптекарь. И уже в своей комнатушке, увешанной книжными полками, рас сказал: — Пан писарь подарок сделал. Я его мость от почечуя вылечил, а он мне — эту птицу. Придумал, что крик павлина добавляет лекарствам от легочных болезней особенную силу.
— А откуда у писаря павлин? — поинтересовался Прантиш. Дядька Лейба вздохнул.
— От самого ясновельможного воеводы полоцкого, пана Александра Сапеги. Павлин этот особенно злой, эдакий бретер среди павлиньего народа, ну и, наверное, кто-то из птиц или из прислуги ему отомстил, так что птица досталась пану писарю полудохлой. Короче — на тебе Боже, что мне негоже. А я передарить кому-то эту радость не могу. Пан писарь — клиент постоянный, вот и приходится терпеть.
Павлин оскорбленно каркнул, совсем как ворона, и отвернул от обидчиков голову на тонкой шее. Лейба, наконец, сосредоточился на гостях и их проблемах, окинул острым взглядом светлых глаз бывшего своего подмастерья Бутрима и его нынешнего студента, физиономии у обоих были довольно унылые и нервозные.
— Значит, с Саломеей и ее гостями повидались. — задумчиво произнес аптекарь. — Я было сунулся в дом, но меня не пустили и на крыльцо. Посмо трел я в глаза пана, что меня прогонял, и понял, что снова ты, Бутрим, влез по уши в какую-то недобрую авантюру и Саломейку за собою потащил.
— Влез, дядька Лейба, — с печалью признался Лёдник. — Не смог преодолеть свое любопытство. Начал исследовать хитрое приспособление, вместо того чтобы сразу с рук сбыть или в каморе запереть. Вот и. Снова моя Саломея — в заложницах. И еще один маленький мальчик может поплатиться. И нужна мне от тебя, дядька Лейба, книжка.
Услышав, какой именно трактат хочет полистать Бутрим, аптекарь даже разгневался: шарлатанством заниматься! Но добытый из недр хозяйского дома словарь енохианского языка с рисунками лег на обшарпанный дубовый стол. А еще бывший алхимик потребовал географические карты, самые совершенные.
Цифры и буквы с рисунка Пандоры Лёдник восстановил легко, кто бы сомневался в исключительной памяти этого зануды. Ни единого разочка ни единого проступка бедного студента не забыл. А потом началась длинная и неинтересная работа, в которой гостю немного помогал аптекарь, но в основном горбатился сам Лёдник, шурша бумагами, как ветер сухими листьями.
Работа заняла вечер, полночи и еще весь следующий день. Енохианский язык для доктора Ди переводил его секретарь Эдвард Келли, назван он был по имени библейского пророка, отца Мафусаила. Тот Енох был взят ангелами на экскурсию в рай, о чем потом и написал книгу. Многие считали, что Келли своего покровителя просто дурачил, выдумывая несуществующие слова. Но если словарь языка есть — значит, на нем можно что-то зашифровать и, соответственно, расшифровать. В трактате имелось девятнадцать «енохианских ключей», поэтических текстов, продиктованных будто бы самим духом Уриэлем, приводился алфавит небесного языка, и самое главное, обозначение цифр.
Прантиш не очень понимал, что чертит на обрывках бумаги его профессор, поэтому тратил время на исследование аптекарского дома, где был три года тому назад. На полках прибыло банок с разными заспиртованными тварями, но такого добра было достаточно и в лёдниковских апартаментах. Под потолком по-прежнему висело на цепях чучело крокодила — обязательный атрибут аптеки. А вот на стене появилась большая древняя гравюра, пожелтевшая, потрепанная по краям, раскрашенная выцветшими красками. Гравюра представляла собой карту, на которой кроме очертаний рек и гор были обозначены маленькие каменные дома и красивые храмы с куполами, пучки пальм, верблюды, удивительные деревья с такими большими плодами, что должны были бы в реальности переломить ствол дерева своей тяжестью. Посередине красовался город, обнесенный зубчатой стеной. В углу надпись витиеватыми готическими буквами: «Иерусалим».
От пана Агалинского известий не было. Тот не возжелал воспользоваться гостеприимством ненавистного доктора — он приглашал всю компанию в дом своей жены, так как его собственный дом был продан за долги. Не остановился Американец и в гостином доме — горожане не напрасно не желали их строить, несмотря на понуждения магистрата. Пани Гигиена там не ночевала, поэтому путники не очень охотно соглашались кормить казенных клопов, да и горожанам намного выгоднее было поселить приезжего у себя и получить живые деньги. Вот пан Гервасий и снял большой дом рядом с кабачком. И ясное дело, на некоторое время огненный меч доктора Ди и месть поганому доктору отступили перед мощью местной водочки-акавиты, коей здесь делалось сорок сортов: анисовая, тминная, полынная, голубая на зверобое. — а как же не попробовать каждой хоть по рюмочке?