Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– Дорогуша…

– Я женщина, которая слушает, но не хочет слышать, – не останавливалась Сарита. – В тебе я враг истины и отрицание любви.

– Ты говоришь так, как будто…

– В тебе, сеньора, я жалкое отражение себя, – заключила она. – Пора признать разницу между нами.

– Ничего нельзя признать без моего согласия.

– Тогда я попрощаюсь с тобой.

– Попрощаешься? – усмехнулась Лала, в то же время внезапно встревожившись. – Нельзя заканчивать не там, где начинал!

Обведя небольшой садик нарочито презрительным взглядом, она изрекла:

– Не здесь мы начинали наше странствие, милая сестра.

– Мы начали его в комнате, где в темноте лежали любовники.

Сарита показала вверх, на окно гостиничного номера. Ее взгляд задержался на нем, она подумала о том, увидит ли еще своего любимого сына.

– Мы начали оттуда, где я живу, женщина, туда мы и вернемся! – закричала рыжеволосая, от возмущения высоко подняв подбородок. – Я не хочу терять вас обоих!

Произнося эти слова, Лала сама себе удивлялась. Что это такое она говорит? Что она надеется доказать? Есть ведь и другие умы, с которыми можно поиграть. Всегда будут смертные, которых можно подразнить, соблазнить, которыми можно будет повелевать. Она – то, чего они жаждут. Когда она предлагает им отраву, они пьют ее. Когда она приносит им противоядие, они принимают его. Это она определяет, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно. Она создает рай и ад. Она – это каждое слово, каждая тайная мысль. Она одна решает, что реально существует, ибо она владычица человеческого видения. Она La Diosa – la ultima diosa[69].

С той же скоростью, с которой в ней прозвучали эти слова, ее гнев растворился в пустоте. Луна потемнела, сад исчез. Гостиница испарилась вместе с сотней своих постояльцев и всеми их захватывающими историями. Древние руины, шепчущие тайны мудрости среди кривых теней, растаяли во тьме.

Лала вглядывалась в туманное пространство, но ничего не могла различить. Она попыталась позвать кого-нибудь, но не смогла произнести ни слова. Старухи нигде не было, Лала теперь молчала, и видения прекратились.

25

– Сарита! Проснись!

Хайме встревоженно смотрел в лицо матери, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки сознания. Накануне, посоветовавшись с врачом, семья Мигеля решила отключить его от аппаратуры жизнеобеспечения. Сегодня Мигель дышал самостоятельно, но никто не знал, вернется ли к нему сознание. В любом случае девять недель – срок достаточный. Останется он жив или нет, решит жизнь. Сарита, конечно, была против отключения. Когда Хайме вчера уходил от нее, она была сама не своя. Утром он застал мать лежащей на полу спальни – свернувшейся калачиком, без одеяла, без сознания, едва живой. Она еле дышала, тело остыло. Он прикоснулся к ее щеке и в ужасе отдернул руку.

– Сарита! – позвал он, переворачивая ее на спину.

Она была бледна, как мертвая. Глаза ее были закрыты, но на губах можно было различить легкое подобие улыбки.

– Сарита! – снова проговорил он, осторожно тряся ее обеими руками за плечи.

Она пошевелилась.

– Не надо больше… пытаться, – едва слышно проговорила она.

– Mama? – нежно и удивленно произнес Хайме и крепче сжал ее плечи. – Сарита?

Должно быть, она услышала его, потому что сказала что-то еще, но он не разобрал. Значит, постепенно приходит в чувство, осознал он. Он прошептал благодарственную молитву и снова назвал ее по имени.

– Сарита, – сказал он, беря ее за ледяные руки. – Mama, это Хайме. Сейчас утро. Ты сделала достаточно. Ты перепробовала все…

– Да, – слабым голосом отозвалась она.

Она ощутила, как от его рук жизнь снова входит в ее пальцы. Его любовь медленно распространяла тепло по всему ее телу. Она прерывисто вздохнула, и ее сознание непрочно повисло на границе между мирами.

– Сынок, – прошептала она, и сознание ее нашло себе место в царстве человеческого мышления.

Она открыла глаза. Посмотрев в обеспокоенное лицо Хайме, она узнала его и слабо улыбнулась.

– Отвези меня к Мигелю, – вполне отчетливо попросила она.