Передав коней слугам, оба пошли по ступенькам на террасу – один справа, второй слева, словно не желая попирать ногами одни и те же ступеньки.
Алесь заторопился. Когда дети подошли к Загорским, Клейне и Исленьеву, Мусатов уже стоял перед ними. А хмурый человек ожидал вдали, переминаясь с ноги на ногу, словно не решаясь подойти.
– Извините, мадам, – сказал Мусатов, – у меня дело к их сиятельству.
На лице Исленьева появилась страдальческая гримаса.
– Ну, что еще, – спросил он.
Чтоб не мешать вице-губернатору, пани Антонида обратилась к отцу:
– Почему же это Кроер не едет?
– Осмелюсь обратиться, мадам, – щелкнул каблуками поручик, – пан Кроер не приедет.
– Почему? – спросил отец.
– В одной из деревень пана Кроера бунт, – тихо сказал Мусатов.
– Где?
– В Пивощах.
– Из-за чего?
Поручик пожал плечами. Лицо Исленьева передернулось.
– Какие приказы вы издали? Надеюсь, никаких безобразий? Старались уговорить?
– Старались. К сожалению, не помогло. Пришлось стрелять. Есть раненые.
Румяное лицо графа побледнело.
– Знаете, чем это может кончиться?
Голос его сорвался. Надвигаясь на Мусатова, он потрясал перед его носом белыми, сухонькими старческими кулачками.
– Это черт… это черт знает что такое! Beau monde! Notabilites! [42]Как вы смели приехать ко мне после такого!… Мало было крови? Мало было виселиц?
– Успокойтесь, успокойтесь, граф, – напрасно пытался вставить слово отец.
Мусатов повернулся и пошел к ступенькам, внешне почти спокойный. И только тогда граф, глубоко вздохнув, сказал глухим голосом:
– Стойте… Возьмите с собой лекаря… Надеюсь, пан Юрий разрешит?
Отец молча склонил голову.
– Вот, – сказал Исленьев. – Прикажите запрячь лошадей… И запомните: вы не появлялись здесь с вашими позорными вестями. Я ничего не слышал… Я никого не видел…
Голос его прервался. Он напоминал теперь взъерошенного коростеля, который с криком делает достойную жалости скидку, напрасно стараясь отвлечь внимание собаки от чего-то дорогого ему.
Как-то странно загребая правой рукой воздух и не обращая внимания на гостей, которые, ничего не понимая, стояли невдалеке, он пошёл в дом.
– Достукался Константин, – мрачно сказала Клейна. – И подумать только, что он твой троюродный брат. Антонида! Почитай, из одного гнезда горлинка чистая и хищный волк. Тьфу… Надеюсь, никто не умрет…
– Кто умрет? – спросил Алесь у матери. – В кого стреляли?
– Никто не умрет, сынок, – сказал отец. – Стреляли просто солдаты на стрельбище. Чепуха все… Иди… иди к детям. Скоро я тебя позову.
И как только Алесь отдалился, сказал Клейне:
– Слышал.
– Слышал, но не понял, – сурово сказала старуха. – Тяжело понять такое.
– Я ведь говорил, – промолвил пан Юрий.
– Господи, – сказала мать, – за что же это? За что такое? Мне он, в конце концов, не более приятен, чем тебе… Такой грубый, а такое быдло… И этот несчастный, такой жалкий граф… с его жизнью, с его молодостью…
– Э, – крякнул отец, – мало ли их с такой молодостью! Вот бывший наш губернатор, Михаил, граф Муравьёв. Начинал вместе с теми. Братьев повесили, а он в чинах ходит. Братья в Сибири, а он членом Госудаственного совета вот-вот будет, если уже не есть…
– Georges, – умоляюще взглянула мать, – я прошу тебя, никогда больше не говори об убийствах… Прошу.
– Хорошо, – согласился отец. – Я только думаю… Надо объявить гостям.
– Да конечно же, – заторопилась мать.
– А ну, замолчите… воробьи, – повысила голос Клейна.
– Что? – спросила мать.
– Не мелите вздор, – сказала старуха. – Праздник юноше испортите – в чем он виноват? Он, что ли, с дурным дядькой озоровал да с поручиком стрелял?
– Что же делать? – жалостливо спросила мать.
– Молчать, – посоветовала Клейна.
– Это тяжело, – сказал отец.
– А вы тяжесть в душе несите… Это вам мука за дурного родственника…
Вздохнула. Произнесла уже более спокойно:
– Празднуйте… Празднуйте, чтоб сынок никогда не был таким.
– Я знаю, – непривычно серьезно произнёс отец. – Я и сам хочу этого.
– За это я и люблю тебя, князь-повеса, – сказала Клейна.
…А в это время Алесь спрашивал Мстислава:
– Что там произошло? Я ничего не понимаю.
– И я не понимаю. Взрослые… Ты вот скажи мне: знаешь ты того, длинноусого?
– А я знаю! – весело взвизгнула Ядзя, почти угождающе глядя в глаза Алеся.
Довольная, что и она наконец может быть полезной, девочка весело застрекотала:
– Мы с мамой были однажды у старого Вежи… Старый Вежа маму уважает… И этого длинноусого мы там видели… Это Кондратий, молочный брат старого Вежи. Он смотрит за его лесами.
…Отец между тем тоже заметил длинноусого.
– Вот он, Антонида, – сказал пан Юрий. – Видимо, и с Вежей что-то стряслось.
Кондратий приблизился к хозяевам. Смотрел на них немного виновато. И все же надменно выступала из-под длинных усов крутая нижняя челюсть.
– Что случилось, Кондратий? – спросила пани Антонида.
– Старый пан просит извинения, – сухо сказал он, – он не сможет приехать… У него… гм… подагра…
– Что за черт? – удивился отец. – Никогда у него никакой подагры не было.
– Я все понимаю, милый, – грустно сказала пани Антонида.
Кондратий крякнул от жалости.
– Пан просит извинения, – с сокрушением повторил он. – Подарки молодому князю едут. Будут здесь через час… Пан также посылает пани и сыну свою любовь. И пани Клейне посылает свою любовь…
– Больно она мне нужна, та любовь! – сказала Клейна. – И тут не мог, как все люди, сделать, старый козел… А я с ним еще менуэт когда-то танцевала.
– …и пану графу Исленьеву свою любовь, – торопился Кондратий. – А молодому князю свою незыблемую любовь и благословение. А сам просит простить.
– Кондратий, – сказала мать, – скажи, почему он так сделал?
– Не могу знать, – опустил тот глаза.
– И все же? На нас сердится?
Кондратий еще ниже опустил голову.
– Он сказал… Он сказал: 'Холуи все'.
Отец только рукой махнул:
– Ну и ладно. Оставайся тогда ты вместо него. И за столом на его место сядешь.
Кондратий поклонился.
– И он мне так сказал… Сказал, сказал, что счастлив был бы, если б я мог заменить его… Да только прошу прощения, пан Юрий, извините, пани, я этого не могу никак сделать, потому что хотя я и вольноотпущенный, а все равно своему молочному брату раб, а фамилии вашей до конца дней своих благодарен и вредить ее чести никак не согласен.
На лице Загорского была такая растерянность, что Клейна улыбнулась, а в глазах ее загорелся озорной, почти детский огонёк.
– Иди, батюшка, – сказала она отцу. – Иди познакомь сына с Раубичами. Я уж тут как-нибудь сама справлюсь… А ну, идем со мной, пан Кондратий. Погуляем среди гостей. Ты меня, старуху, под руку поводишь – пускай уважаемые гости осудят. Если Вежа так сказал, то мы его
