Истопник грохнул в коридоре дрова на железный лист возле печки, и она представила, как хорошо эти дрова пахнут – свежестью, ароматом морозного дерева и подтаявшим снежком.
Ярош Раубич, войдя в комнату, тоже принес запах снега и чистоты. Присел на край кровати.
– Что ж ты лежишь, доченька? Сороки снег принесли.
– Я еще капельку-капельку, – сказала она.
Лицо Раубича, если на него не смотрел никто чужой, было совсем не желчно. И в глазах не было той пытливости, которая обычно смущала всех. Была в них даже какая-то вина, нечто вроде вечного осознания какой-то погрешности в том, что он делает.
Майка играла браслетом, вертя его на отцовском запястье.
– Шиповник, у-у, как колется… Курган, у-у, какой высокий… А вот 'бу-у' – страшный рогатый бык. Гам – и съест.
– Бык? Это зубр.
– А зубр разве не бык?
– Пусть так. Однако же зубры никого не едят… Однажды шляхтюк в сильный мороз ехал на санях, полных сена, пущей. Зубр подошел, осторожно подцепил сонного шляхтюка на рога и положил его на снег.
– Неправда, папа. А кони?
– А кони думали, что это корова. Кони ведь не боятся коров.
Майка засмеялась.
– А потом зубр пошел за санями и ел сено, пока не съел все. А шляхтюк ругался: 'Корова ты гадкая! Бык ты холерный! Чтоб тебя так волки ели, как ты мое сено съел, чтоб тебя…'
Девочка, смеясь, прижалась щекой к железному браслету.
– А зубр?
– Съел и ушел. Они добрые. Они страшные только для врагов, зубры.
– Ласа-зубр. Хороший зубр. У, какой железный!
Раубич погладил ее по головке.
– Достаточно, детка. Не стоит тебе играть с этой штукой. Это игрушка для взрослых.
Приподнял ее вместе с одеялом.
– А я тебе секрет раскрою, хочешь?
– Хочу.
– Алесь прислал за тобой лошадей. Хочешь с мамой съездить к нему на рождество?
– А ты?
– Я не могу, – серьезно, как взрослой, сказал Раубич. – Мне надо ехать почти на другой конец губернии. Понимаешь, мужские дворянские дела. Это тебе не интересно. Так хочешь?
– Хочу, папа, – вздохнула она. – Только тебя жаль.
– Тогда одевайся. Сама. Как взрослая. Одевайся, Михалина.
И развернул вокруг ее кровати и умывальника японскую ширму.
– Папа, – спросила из-за ширмы Майка, – Лазник есть?
– Какой Лазник?… А-а. Нет, детка. Никого такого нет. Ни лазников, ни водяных – никого. Это только ворчливые бабуси пугают девочек. Но ты не верь и никого-никого не бойся. Страшными бывают лишь злые люди.
Майка фыркала в ладошки над умывальником.
– А кого же я тогда вчера видела в нашей бане? В окно. Сидит, черный такой. И веники с себя снял.
– Раубич осекся.
– Ну, один, может, и остался, – наконец сказал он. – Только он старый, он, наверно, скоро уйдет в лес и уснет там навсегда среди берез. А пока ходит себе из бани в баню. Носит детям подарки перед рождеством. И тебе принес. И золотой медальон принес вместо того, что ты… потеряла. Ты ведь теперь почти взрослая, девушка. А значит, можешь носить золото.
– Папа, разве мы так бедны, что носим железо?
– Это не просто ржавое железо. Это железо даже без пылинки другого металла…
Помолчал.
– Нет, детка, мы не бедны. Мы еще держимся за старый-старый обычай, ставший нашим фамильным. Мы, мужчины из Раубичей, носим только железо, потому что золото очень грязный металл. Самый грязный, какой есть на земле.
– А как же мне его носить?
– Девочкам можно. И потом – это старое золото. Его добыли деды… железом. Такое можно.
Майка, уже совсем одетая, выбежала из-за ширмы и бросилась Ярошу на шею. Он подхватил ее, легонькую, теплую, самую дорогую ношу на земле.
'Боже, – думал он, – что ж это я делаю все последние годы?! А она что? Что она будет делать, маленькая?'
Но он знал, что все останется по-прежнему, и ничего ей не сказал, лишь поцеловал темно-голубые глаза.
– Слушай, – сказал он, – слушай меня, лапуся. Будь умницей, не обижай Алеся, не 'вображай' перед ним, как вы, дети, говорите.
Он, конечно, понимал это неблизкое обещание взрослости в любимой дочери. Но говорить об этом было нельзя. Рано.
– Я менее всех других хотела б его обижать, – вздохнув, сказала она. – Да что поделаешь, если он такой медвежонок?! То ловкий и веселый, а то увалень увальнем.
– Ты все же постарайся, – сказал Раубич.
– Я постараюсь, – пообещала она.
…Выехали в зимнем возке впятером: мать, Франс, Майка, младшая сестра Наталья и Стась, самый маленький из всех.
В окошечки возка были видны ложбины, заснеженные леса, птицы, что прилетают из далекой Лапландии и зимуют у нас, косогоры над белым Днепром и лиловые кустарники на гривах.
Кучер пел что-то грустное и раздольное, покачивая в такт пению головой.
Звонко визжали под полозьями морозные колеи.
Ветер принес далекое волчье вытье и редкий орудийный гул льда, ломающегося на Днепре от мороза.
От неподвижности всем в возке было немножко холодновато.
А потом с гряды заметили далекие огни в снегах. Лошади побежали быстрее. Возок остановился, резко развернувшись, у парадного крыльца.
…Навстречу высыпали люди, быстро несли детей в дом, раздевали их, пахнущих морозом, сажали на длинную горячую лежанку в гардеробной, давали по глотку горячего вина с корицей.
Алесь то пожимал руку Франсу, то наклонялся к Майке, то целовал маленькую Наталку (Майку целовать он стеснялся).
А потом сюда ввалилась целая гурьба приехавших ранее гостей: Мстислав, Ядзенька Клейна, Янка, черный, как сапог, и бесконечно веселый. Объятия, визг, смех.
– Чего-чего, а шуму будет. И не говори, кума, – сказал пан Юрий.
Он был счастлив. На рождество в Загорщину неожиданно приехал старый Вежа.
Вежа встретил детей на верхних ступеньках лестницы. Брал детей на руки, смотрел им в глаза.
– Это чья же такая? Твоя, пани Надежда?
– Моя.
– Красивая какая. А это? Ого, ну, это я сам догадываюсь. Новый приднепровский дворянин, усыновленный Ян Клейна. Смотри ты, какой! Получишь от меня саблю.
– Спасибо вам, – серьезно сказал мурuн. – У Реки много врагов.
Дед неожиданно вздохнул и поцеловал Янку.
– Придет время – я сам найду тебе жену и оружие. Алеся хоть любишь? Будь ему другом. Как нитка за иголкой. Ты, брат, смотри. Тебе еще придется всей жизнью доказывать… что ты – наш.
Легонько сжал в висках голову Мстислава.
– Пустите меня, пожалуйста, – серьезно сказал Мстислав.
– Почему это?
– Мы уже взрослые.
– Правильно, – согласился дед Вежа. – Вы взрослые. Так, значит, ты самый лучший друг моего внука?
…Наконец дошла очередь до Майки. И тут дед изволил присесть на поставленное сыном креслице.
– Раубичева? Ну, дай посмотреть на тебя.
Долго рассматривал пепельные, с золотистым оттенком волосы, сиреневое платьице с короткими рукавами, темно-голубые притворно-наивные глаза.
– Чертик? – спросил он. – Чего тебе не хватает для того,чтоб стать хорошим и добрым, чертик?
Майка улыбалась краешком рта. Ее сердил этот осмотр, она чувствовала в нем что-то неловкое и про себя решила отыграться за него на единственном человеке, которого было почему-то приятно дразнить, – на Алесе.
– Взрослости, – сказал Вежа. – Жизнь тебе позволяла все, капризный чертик. А вот когда она начнет сопротивляться, начнет
