высохшей грязи.
Раскинутые руки обнимали землю.
Густой гривой лежали на траве черные волосы, перевитые прядями седой паутины.
Алесь присел возле человека на корточки и тронул его за плечо. Тронул и испугался, потому что тот мигом со страдальческим стоном бросился в сторону, а под его телом оказалось ружье с прикладом, залитым кровью.
Алесь протянул человеку сумы.
– Твои? – спросил он.
И осекся, увидев знакомое лицо.
– Война, – сказал он.
Рука человека схватила сумы и потянула их к себе.
– Зачем хватаешь? – сказал Алесь. – Ты бери. Отнимать не буду.
Глаза Войны рассматривали его с интересом, словно припоминая.
– А кто же это тебе позволил быть таким невежливым со старшими?
– Ты сам.
– Ого! Почему это?
– Оружие потерял, – с презрением сказал Алесь.
– Это ты правильно говоришь, – неожиданно согласился Война. – Мужчина раньше теряет голову, а затем оружие.
Со стоном сел.
– Но я ранен. Плохо мне пришлось. Никогда так плохо не было. Коня бросил…
– Зачем это вы мне… рассказываете?
– Я вспомнил тебя, – сказал сдержанно Война. – Мальчик в поскони. Дядькованый мальчик из панского гнезда.
– Ну так и что?
– А то, – сказал Война. – То, что семья, где придерживаются старых обычаев, не может воспитать иуду.
На надменных, напыщенно поджатых губах Войны появилась неумелая улыбка.
– И еще песня. Там, где поют, иди спокойно.
Война достал из сумы маленький узелочек. Копался в нем.
– Ты не презирай меня, малец. Шел болотом и не помню, как шел. В глазах потемнело. Видимо, тогда и стащила с меня ветка последнюю мою надежду. А искать в темноте не мог. Да и они шли, наступая мне на пятки. С факелами, с собаками.
– Разве собаки найдут в воде?
– Хорошая собака найдет. Ты на челне со своей собакой охотился?
– Охотился.
– Чует она, где утка?
– Беспокойно ведет себя. И я всегда смотрю в ту сторону.
– Ну вот, – улыбнулся Война. – Остальное делает выстрел. А им меня поймать не обязательно. За меня, живого или мертвого, награда в тысячу рублей… Если б у меня было две головы, одну обязательно продал бы. Утонул бы в деньгах.
Длинная прядь травы лежала на его ладони. Привядшей, но еще зеленой травы.
– Кровавка – так ее называют, – сказал он и начал жевать траву.
Выплюнув зеленую кашицу на пальцы, он оголил ногу.
На бедре кровоточила широкая рана. Война положил на нее кашицу и начал втирать. Кожа на его лице из горчичной стала зеленоватой.
– Горит, – глухо сказал он. – Значит, хорошо. Значит, антонов огонь не прикинулся.
Достав из картуза черного пороху, он смочил его слюной и положил на рану сверху. Затем перевязал ногу чистой белой тряпочкой.
Алесь смотрел немного брезгливо, и Война заметил это.
– Противно? – сказал он. – А ты не брезгуй. Без этого ни один настоящий мужчина не проживет. Может, и тебе доведется когда, упаси господь.
– Мне не доведется.
– Не зарекайся. Ты что же, любишь жандармов?
– Нет.
– Видишь, отец твой их не любит. Дед тоже. И прадед не любил. Все… Клетки не любит никто. Каждый, кроме труса, хочет ее сломать. А свободного ожидают петля, раны, смерть.
Обессиленный, он осторожно прилег на бок.
– И все равно это лучше, – пробормотал он. – Забиться куда-нибудь и… подохнуть. Лишь бы не висеть в мешке, как гусь на откорме… Чтоб не лез к тебе каждый грязными пальцами в клюв, не совал туда орешков… Чем их орешки, лучше своя ряска в болоте.
Прикрыл глаза.
– Ты один? – спросил он.
– Нет, там, на гривах, молочный дедов брат.
– Угу, – сказал Война. – Этот тоже будет молчать. Ты иди к нему. Я полежу, отдохну… Мне надо быть спокойным. И хитрым.
– Может, привести вам коня?
– Го! Это далеко… Очень далеко. Теперь мне надо добывать другого, чтоб добраться до своего.
Алесь поднялся.
– Я пойду. Я… не скажу никому.
– Знаю, – просто сказал Война.
Он умолк. Алесь окинул его взглядом, позвал Алму и пошел с ней к опушке.
Лес редел. Алесь видел, как лучи солнца все чаще пробивали своими пиками листву, как они пробирались в самую чащу, как навстречу им дымилась земля.
Между ней и солнцем в воздухе клубились рои мошек, словно тысячи докрасна раскаленных веселых искринок, что вели и вели свой тревожный и радостный танец.
…История с болотной погоней окончилась совсем неожиданно.
Война не мог знать, что на него в этот раз охотился не один Мусатов. Мусатову прислали в помощники человека из губернии. Начальству надоела неуловимость Черного Войны. С этим осколком прошлого восстания надо было кончать. Начальство не сердилось на Аполлона Мусатова: оно знало, что преступнику в своем доме помогают и стены, что Мусатов распорядительный и деятельный человек и не его вина в том, что бандит гуляет на свободе.
Собирать сведения было не его дело. Следить, расспрашивать крестьян, ловить краем уха их беседы должен сыщик.
Так появился в окрестностях Суходола Николай Буланцов, знаток нужной государству профессии, расторопный молодой человек лет двадцати.
Буланцову необходимо было повышение еще больше, чем Мусатову. Последний уже достиг кое-чего, а этот лишь делал первые шаги. Мусатов все же имел дворянство, пускай нищенское и пришедшее в упадок, а Буланцов был выходцем из кантонистов, из париев, выученных на медные гроши, из тех, ниже кого на всех обширных просторах Российской империи были лишь военные поселенцы да еще барщинные крестьяне у очень плохих помещиков.
Сын битого, сеченого отца, человек, чье детство прошло в казарме и единственным развлечением была порка, когда беглых прогоняли сквозь строй, он жаждал карьеры как избавления от окружающих ужасов, от зуботычин, от стояния с кирпичной выкладкой под ружьем.
Начальство всегда было право. А если подчиненным было и не очень сладко под его грозной дланью, тем хуже для подчиненных. Значит, надо возвыситься, чтоб не страдать от рукоприкладства. Нужно стать незаменимым, и тогда сам получишь право бить, сам заставишь других бояться и тянуться перед тобой в струнку.
Таковы были его нехитрые рассуждения. Впрочем, он мыслил, как и вся порода карьеристов, какой она была и какой она будет.
Нервный и желчный, но внешне дисциплинированный и рассудительный, Николай Буланцов понял, что Мусатов берется за дело не с того конца. Надо было точно знать, где бывает бандит, а гоняться за ним последнее дело.
И он вспомнил о тайне исповеди. А поскольку ни один уважающий себя священник не выдаст этой тайны, он подумал, что священник, наверно, может поделиться интересной новостью с дьяконом своей церкви. А у дьякона конечно же есть жена, которой нет никакого смысла особенно хранить чужой секрет.
Все церкви, кроме как в Раубичах и Загорщине, были закрыты по приказу старого Вежи.
Службы отправляли только в церкви в Милом. И там Буланцову повезло. Ему удалось втереться в доверие к дьяконице и получить сообщение, что Война помогает деньгами крестьянам глухой деревни Янушполе и время от времени пополняет там запасы овса для своего коня.
Из губернии и уезда вызвали полицию, с псарни Кроера взяли собак и незаметно окружили деревню.
Война нарвался на засаду на двенадцатые сутки. Вышел из пущи прямо под пули. Тут бы выждать немного и брать его, но погорячились земские и открыли стрельбу, когда до осторожного Войны было еще саженей сорок. Побоялись подпустить его ближе.
