лишилась его. Вот, в чем дело. Я любила Генри и не хотела его терять. Я не хотела его ранить, любила его и сейчас люблю и знаю, что он не умер"
Мэри издала протяжный стон, который разнесся по всему дому, оповещая всех о том, что она испытала оргазм. "Твой мужчина мертв, а мой-то жив, сука!" - как бы говорила она. Мэри перестала стонать. Где-то вдалеке послышались выстрелы, Сюзанна заставила себя улыбнуться.
- Ставлю этой паре 9,5, - сказала Сюзанна достаточно громко, чтобы её услышали остальные, но и, вместе с тем, будто ни к кому конкретно не обращаясь.
- Ставлю "десятку", - отозвался с дивана Бобби Рей. - А теперь, заткнитесь все, я хочу спать.
Мэри хихикнула. Будто студентка, приехавшая потусоваться в Ки-Уэст.
- Жаль, ты не знаешь, что такое "десятка".
- Теперь мы, наконец-то, все сможем отдохнуть, - сказала Сюзанна, чувствуя в своем голосе напряжение и негодование. Ей это не понравилось.
Сюзанна ещё два часа расхаживала по дому, шлепая по полу босыми ногами и прислушиваясь к звукам в ночи. Она пыталась собрать мысли воедино, но воспоминания о прошлом и происходящее сейчас не давали сосредоточиться. Дробовик в её руках был холодным и тяжелым, он придавал уверенности. Босыми ступнями она ощущала прохладу, исходившую от пола, чувствовал каждую ложбинку, каждую трещинку. В своё время, она настаивала, чтобы полы были именно такими - пористыми, неровными. Но Генри до этого не было никакого дела. Из-за неработающего кондиционера и вентиляции ветер с моря приносил запах дыма, мусора, разрушения и смерти. В ночи раздавались выстрелы и Бобби, словно, медведь в спячке, ворочался и сопел на диване.
Неожиданностей больше не было. Неправильность всего происходящего стала обыденностью и, несмотря на то, что разум этого не признавал, душа и тело уже давно с этим смирились. Лодки больше не ходили по каналу. Когда-то Сюзанна считала звук работающих моторов чем-то таким же неизбежным, как шум дождя, уподобившись людям, живущим неподалеку от железных дорог или аэропортов. Без этого шума наступала какая-то тревога, которую не мог побороть даже смех.
Ей хотелось уснуть и проснуться в нормальном мире, мире, который она понимала. А лучше, даже, проснуться молодой и не допускать тех ошибок, которые она совершила.
Сюзанне хотелось просыпаться утром и дышать надеждой и светом, а не запахами разрушения и отчаяния, которые, будто тяжелая наковальня, сдавливали грудь. Ей хотелось всё делать правильно, хотелось вернуться и переделать всё, что она делала не так. Темной ночью гнев на неправильно принятые решения усиливался. Солнце не поднималось. Восход не очистит её, не прогонит прошлое. Она оплакивала угасший в ней свет, потухшую искру, возникшую в ней пустоту. Она злилась на своё состояние, злилась на свою беспомощность.
Она взглянула на себя трезво и ужаснулась увиденному. Она представляла себя хозяйкой собственной жизни, сильной и ловкой. Бескорыстной. Сейчас она осознала всё высокомерие этого заблуждения. Героини её романов, настоящие героини, презирали бы её, если бы знали. Даже её собственные сочинения, в которые она вложила всю душу и весь талант, отвернулись от неё. В то время, пока она строила свою жизнь и свои мечты вокруг слов и книг, она упустила нечто важное, а сама её литературная карьера оказалась вымыслом, умело выстроенным проектом родного отца и тех, ради кого он это делал.
Когда зарычал Беофульф, Сюзанна почувствовала подошвами глухую дрожь и низкий гул. Собака никогда не лаяла и не рычала, если только не переговаривалась с другими собаками. Поэтому Сюзанна даже обрадовалась приближающейся опасности.
- Сидеть, - прошептала она псу и пошла будить остальных.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шум боя
Внутри магазина всё горело и взрывалось, пока Генри пробирался к выходу сквозь густой дым. Крупнокалиберные пулеметы вертолетов поливали огнем задний двор.
Он прицелился в ближайшего стрелка и выстрелил. Магазин оказался пуст и он заменил его, лежа на спине. Вертушка двигалась и прицелиться нормально не получалось. Видимо, одна из выпушенных им пуль прошла достаточно близко, потому что стрелок начал выцеливать именно его. Генри
