нового мирового правопорядка… против коммунистической советской власти». Далее авторы обращения наивно заявляли, что «германские вооруженные силы… объявили беспощадную войну не Русскому народу и не России, а… коммунистическому интернационалу… Победа над… коммунистами… принесет Русскому народу освобождение и избавление, подлинную свободу, мир, порядок, справедливость и национальную Русскую власть, власть Русскую, а не интернациональную, которая возродит Россию и сольет в одну дружную работу всех истинно-Русских людей… даст землю трудящимся крестьянам и казакам, обеспечит рабочего и его семью, установит частную собственность, вернет армии её Русское имя и былую славу». Наконец, русскую эмиграцию они призвали «быть готовой к скорому возвращению на родную землю для… участия в построении Русского Будущего в союзе двух величайших Империй: Российской и Германской»[49].
После 22 июня 1941 г. немецкие власти в Сербии с все большей осторожностью стали присматриваться к поведению руководства Бюро русской эмиграции. Уже 20 июля 1941 г. в театральном зале Русского дома состоялась первая лекция «общеповторительных военных курсов» на тему «Ведение современных войны и боя», причем, как было написано в объявлении, «присутствие обязательно для военнослужащих всех родов войск»[50]. Позднее Бюро организовало и специализированные военно-морские, общеказачьи, административные и административно- полицейские курсы, педагогические курсы, курсы по восстановлению мостов для нужд возвращающихся в Россию; топографический отдел стал печать подробные карты европейской части России[51]. Процесс этот был инициирован Скородумовым и его соратниками в предвкушении скорого возврата в Россию после немецкой победы. Однако немцам эти идеи отнюдь не понравились. Критика, с которой газета «Русский бюллетень» писала об украинских сепаратистах, и манипуляции с картами царской России не могли не вызвать раздражение немецких оккупационных властей. Последней каплей стало желание М.Ф. Скородумова возродить русскую национальную армию для похода в Россию на большевиков. Идея об этом появилась, по-видимому, еще в конце июня, поскольку уже в июле М. Скородумов начал переговоры с сотрудником СС в Загребе графом фон Хейдек- Корвином о вывозе русских эмигрантов с территории получившей «независимость» Хорватии. Хейдек-Корвин уже было сформировал группу в 200 русских эмигрантов, готовую к отправке в Белград. Впрочем, руководство не только не похвалило Хейдек-Корвина за проявленную инициативу, а даже приказало его арестовать[52].
В то же время — летом 1941 г. возникло сначала некоммунистическое (четническое), а потом и коммунистическое (партизанское) движение Сопротивления. В отличие от четников, чья тактика сводилась к выжиданию, партизаны сразу же после 22 июня 1941 г., получив распоряжение от Коминтерна, перешли к организации вооруженного восстания. При этом они начали восстание в Сербии с июля 1941 г. нападением не на немецких солдат, а на сербские полицейские участки и муниципалитеты, а также на отдельных «классовых врагов» коммунистической идеологии. В числе жертв этих нападений оказалось и несколько десятков русских эмигрантов с семьями, а еще большее число эмигрантов стали объектами физических и вербальных нападений, делавших их жизнь в провинции все более тяжелой[53]. Тем временем события развивались с пугающей быстротой. Взаимопонимание между русскими эмигрантами и сербским населением становилось с каждым днем все более призрачным. «Батюшка Сталин» и «Красная Армия» вызывали полностью противоположную реакцию у значительных масс сербского населения и убежденных антикоммунистов из рядов русской эмиграции. Белые русские воспринимались как кровные враги «Батюшки Сталина», по стране прокатилась волна убийств русских эмигрантов, не говоря уже о простых ссорах и избиениях на улицах. Убить вооруженного немецкого солдата, за которым стояла мощь вермахта, или даже сотрудника сербской полиции, обладавшего многочисленными друзьями и родственниками, способными и желавшими отомстить, было намного сложнее, чем вырезать беззащитную русскую семью, волей судьбы заброшенную в балканскую глушь. В своей послевоенной статье М. Скородумов пишет, что до конца лета «от рук сербских коммунистов… погибли около трехсот русских людей»[54].
Невозможно проверить точность этой цифры, однако ряд убийств, избиений и грабежей русских эмигрантов действительно зафиксирован в материалах СД, причем следует отметить, что до СД такие дела доходили только тогда, когда пострадавшие имели протекцию. В противном случае даже местные полицейские власти отказывались вести расследование, списывая дело на криминал, т. к. не желали привлекать к своему участку острый взгляд гестапо и сербской Специальной полиции.
Примером может служить трагический эпизод, о котором рассказала Нонна Белавина, дочь священника, отца Сергея Белавина, приехавшая к отцу в деревеньку Кула, близ города Пожаревац. «В девять вечера в канцелярию общины вошли три вооруженных человека и заставили казначея общины отвести их в квартиру отца Сергея. Под дулом винтовок казначей крикнул: «Отец Сергей!» — «Кто это?» — «Я, Бора». — «Входи, дверь открыта». Двое из нападавших вошли в дом и оставались там один час… Через час они снова вышли… священника ударами прикладов они принуждали идти с ними. Один из них нёс большой сверток с вещами, замотанными в простыню… В переулке священник попытался убежать, но был схвачен третьим нападавшим, который жестоко избил его прикладом… Вскоре собравшиеся крестьяне услышали оттуда, куда увели священника, выстрел… На теле покойного были обнаружены: прострельная рана… шея перерезана на глубину 5–6 см. Несколько проникающих ножевых ран в области груди… Отца Сергея похоронили… без священника, т. к. он был единственным священником поблизости»[55].
Нонна Белавина была студенткой юридического факультета Белградского университета. А ее отцу Сергею Белавину было 49 лет, и 18 из них он проработал священником в разных сербских сельских приходах. Объективности ради следует все же сказать, что, несмотря на все перипетии своей трагической жизни в Сербии, Нонна, прожившая долгую и счастливую семейную жизнь, ставшая успешной поэтессой, матерью и бабушкой, а также видным членом русского эмигрантского сообщества в США, все-таки на протяжении всей своей жизни сохранила любовь к своей второй родине. Воспоминания о
