отложила в сторону челнок и планку для вязания сетей, вытащила изо рта дымящуюся трубку, заулыбалась, заговорила на своём родном языке:
— Драствуй. доська! Почему так толго ноки таскаешь?
Уля ответила сразу, без утайки, как будто ножом срубила молодой росток талины:
— Они, я нашла в тайге лючи!
— Лючи? — удивлённо вскинула брови Ченка и проворно вскочила на ноги с медвежьей шкуры. — Де он?
Призывая за собой мать, дочь коротко взмахнула рукой, выскочила на улицу. Увидев на важенке сгорбившегося мужчину, Ченка с опаской остановилась рядом. Но Уля призвала к действиям. Мать подскочила и помогла снять со спины оленухи незнакомца. Человек попытался удержаться на ногах, но зашатался, колени подогнулись. Ченке и Уле стоило огромных усилий, чтобы удержать его.
— Пашто такой слапый? Отнако помирать сопрался? — залопотала Ченка.
В ответ мужчина что-то замычал, закрутил головой. Уля негромко проговорила:
— Тихо, они. Агафон услышит…
Ченка понимающе встрепенулась, бросила острый взгляд на жёлтые окна хозяйского дома, поднырнула под грудь незнакомца, потащила его на себе в избу. Стараясь помочь, Уля поддерживала сзади. Когда им наконец-то удалось втиснуть через узкий, низкий проход почти неподвижное тело, хозяйка дома осмотрела бородатое, осунувшееся лицо при свете лампады.
— У-у-у, люча, отнако! Пашто такой хутой, как амикан зимой? — воскликнула она, сдернула с головы шапку, потянула за рукав куртки — А руки-то! Красные, как прусника. Морозил сапсем. Ты што, руками в снегу мышей ловил? — И уже к дочери: — Где пыл? Как вытра, в реке плавал?
— Нет, они. Я его на Ахтыне нашла. Стрелял, на помощь звал. Я шла на выстрел, нашла след, стала тогонять. А он, — кротко показала глазами, — в Харчика стрелял. Упил… — объясняла со слезами девушка, стягивая с русского куртку.
— Зачем в тугутку стрелял? — нахмурив брови, грозно спросила Ченка.
— Есть… — наконец-то вымолвил первое слово русский и через некоторое время добавил: — Хотел…
— Они, он руку кушай, — тихо проговорила Уля.
— Как то, руку? — испуганно шарахнулась Ченка. — Ты што, труга стреляй, а потом кушай?!
— Нет… Он сам умер. Вчера утром. Я его тащил, а потом… Уже вечером… — едва слышно, с трудом переводя дыхание ответил незнакомец и повалился на земляной пол.
Мать и дочь подхватили, перенесли в дальний угол на шкуры. Раздевая, Ченка потянула за рукав холщовой, наполовину истлевшей рубахи. Уля стала снимать изодранные долгими переходами и временем ичиги. Когда в свете керосиновой лампы открылась голая, с выпирающими ребрами грудь, Ченка сочувствующе закачала головой:
— Эко, хутой какой! Как марал весной. А волосатый, — захихикала, толкая дочку в бок, — как росомаха. Пашто волосы на грути? Или зимой на лыжах без дошки пегаешь? Репра торчат, как у Ивашки палалайка. Тавно мясо кушай?
— Не помню… — тяжело ответил тот и, стыдясь, слабо потянул на себя маралью шкуру. — Последние две недели на рябине да на кедровом орехе… Поесть бы чего…
— Кушай закател? — Ченка растянула рот в довольной улыбке. — Это карашо. Отнако жить путешь! Ульянка! Бульон маненько в миску налей, мясо не тавай, помрёт. Пусть окрепнет. Муки маненька прось, жиру ложку, соли. А я пока руки-ноги жиром мазать путу. Амикана жир — это карашо, тёплый, как мех аскыра, ласковый, как малатой девка. Боль отпустит, согреет, приласкает, новую шкуру натянет. Шипко ладно, — негромко напевая, говорила Ченка, осторожно прикасаясь к обмороженным местам незнакомца чаячьим хвостиком, пропитанным тёплым медвежьим салом. — Кавари, как зовут?
Русский вздрогнул, приоткрыл глаза, тупо уставился на женщину.
— Звать-то? — как будто припоминая, выдержал паузу. — Зовут Сергеем. Зовите просто Серёжка.
— Серёшка?! — Ченка отпрянула и недоверчиво посмотрела русскому в глаза. — Врёшь, отнако. Серешка — в лавке, у Агафона. Она плестит, её на ухо вешают. А тебя как в ухо затолкашь?
Наверное, впервые за все время он улыбнулся уголками губ. Улыбка получилась грустная, но добрая. Ченка сразу же отметила: человек хороший, не злой.
— Нет, Серёжка — это не украшение. Это меня матушка так назвала. В честь моего деда, Сергея Ивановича.
— У-у-у, ты, имя какой новый, кароший! Первый раз, отнако, слышу.
— Ну а вас-то как зовут? — собравшись с силами, проговорил Сергей.
— Ченка зовут. Моя — тунгуска, отнако.
— Тунгуска?! — в радугу изогнул брови русский. — Эвенкийка, что ли? Но ведь ваш народ… Это что, получается, что я на север попал?
— Нет. Ты не попал. Это я сама ходи. На олене, — не переставая смазывать ему руки, неторопливо говорила Ченка. — У оленя тарог много! Вся тайга тарога. Кута надо — тута етет. А это Улька, — махнула головой в сторону девушки. — Доська мой.
— Дочь?! — он даже попробовал приподняться на локтях.
