— Вот и весь вопрос-то в чём — откудова. К нему и пришли, так сказать в гости. А видишь, как получилось… Встретили с «пирогом да солью». Наелись досыта.
— А что, по делу какому? Или просьба была? Или просто так?
— Так вот, Загбой друг ему, как он сам сказал. Долго не виделись, хотел показаться на глаза…
— Загбой?! — вдруг повернулся кучер к ним и живо спросил: — А вы случаем не с Туманихи пришли?
— Да. Это он там проживает, — махнул головой на следопыта. — Я-то из экспедиции. Загбой у нас в проводниках был. А ты что, слышал про него, или знаком?
— Я-то? Знаком не был. А вот от слов хозяина своего понаслышался, личность знаменитая. Не раз вспоминали. — И уже на коня: — А ну, Каурый! Прибавь ходу! Посторонись, народ честной! Знаменитого человека везём!
Затем еще раз посмотрел назад и, как бы извиняясь, спросил:
— Не против, если мы сейчас в один двор заедем? Тут недалече. — И, как бы доверяясь пассажирам, коротко бросил: — Мишка меня зовут, Ухарев. Я у братьев Вороховых на ямском дворе кучером работаю…
Проснулся Загбой, ничего понять не может. Лежать неудобно, под ним мягкая кровать. В горле пересохло, хочется пить. А укрыт он тёплым, ватным одеялом. Сбросил с себя одеяние, ужаснулся, одежда на нём другая, нижнее бельё, как у Ивашки на прииске. Голова на мягких подушках, шея онемела, затылок болит, а ещё больше левая сторона лица. Прикоснулся рукой, на голове повязка, весь в бинтах. В память врезался случай, как видел на току глухаря, которому в драке выбили глаз, усмехнулся:
— Эко! Где так подбили?
И тут вдруг сразу вспомнил всё, что с ним произошло. Как его сбила лошадь, как Дмитрий оттолкнул его от себя, жгучий удар, — и провал в памяти. Сразу же сник, примолк, засопел от обиды. Однако через минуту опять зашевелился, приподнял голову, осмотрелся.
Позади него и сбоку три окна. Ранний рассвет блеклой мутью просится в комнату. В помещении чисто, убрано, стены отбелены известью. Посреди комнаты стол, на нём что-то стоит в посуде. Еще сильнее захотелось пить. Приподнялся в постели, встал на ноги, едва не упал. Ноги дрожат, чувствуется слабость. Но удержал равновесие, босо зашлепотил по крашеным доскам, подошёл к столу, схватил руками глиняный кувшин, припал губами. Коровье молоко! Холодное, вкусное, густое.
Загбой не любил коровьего молока, предпочитал от своих важенок-оленух. Но тут не удержался, хватил сразу половину кувшина. Едва не задохнулся, оторвался, чтобы отдышаться, потом пригубил ещё. Стало легче. Живот надулся пузырём, да и голод куда-то исчез. Захотелось в туалет. Увидел дверь, подошёл, толкнул, открылась. Вышел в коридор, осмотрелся. По сторонам такие же двери, а в конце выход на улицу. Поспешил к нему, вышел на мороз. Пробежал по снегу босиком в сторону, справил нужду и скорее назад. Захлопнул за собой творило, затопотил назад, в комнату. Быстрее под одеяло, в тёплую постель, а там будет видно. Вот только не помнит, откуда вышел. А вот, точно, его комната. Потянул за ручку, дверь скрипнула, подалась.
Заскочил в тепло, в несколько шагов достиг кровать, в предвкушении отдыха скользнул под широкое одеяло. Только положил голову на подушку… и обмер. Рядом лежит кто-то, сопит носом. Хотел вылезти назад, да поздно. Человек зашевелился и всей массой сбитого тела навалился на него. Пухлая рука притянула к себе, крепко обняла, не вырваться. Попытался высвободиться, затрепыхался, стал отталкиваться руками, да так и сжался в комочек. Почувствовал, что лежит в объятиях пышногрудой женщины, да в добавление… обнажённой!
А она прильнула к нему, тяжело задышала, губы прикоснулись к небритой щеке, распущенная коса упала на грудь. Поцеловала несколько раз горячо, страстно. Пухлые губы зашептали:
— Что же ты, Мишенька, кот мартовский, так долго? С вечера заждалась тебя. Извелась вся, ожидаючи. А ты всё нейдёшь, да и только. Может, надоела я тебе? Али каку другу зазнобу нашел? К Фешке, поди, заходил? Так я ей сегодня все космы повыдеру! Ой ли, молчи, молчи, всё прощу за любовь твою… Ой, да ты ещё в шапке. Коней ходил смотреть? Хозяин ты мой…
Стянула с головы повязку, бросила на пол. А сама его ласкает, целует, обнимает всё крепче, к себе притягивает.
Загбой — ни жив ни мёртв. Забыл, что говорить умеет. Во рту пересохло. Кровь закипела, как у гонного марала. Руки сами тянутся навстречу горячему телу. Повернутся боком к неожиданному счастью, с дрожью в руках стал отвечать на горячие поцелуи.
Посинело за окном, где-то далеко пропел петух. Отвалился Загбой на спину, отдышаться не может. А женщина и подавно, раскинулась стреляной капалухой, растрепавшиеся волосы по подушкам, глаза закрыты, на губах блаженная улыбка. Наконец-то зашептала:
— Сегодня ты какой-то не такой… И откуда в тебе только силы берутся?..
Собравшись духом, приподнялась на локте. Хотела что-то сказать, но… забыла русский язык. Несколько лет назад на Новотроицком прииске Загбой видел такое же выражение лица у баламутной кобылы Нюрки. Пакостная лошадь использовала любой подходящий момент, чтобы залезть в любое недозволенное место, будь то огород, склад или открытую дверь дома. Однажды она забрела на зады и провалилась задними ногами в погреб. Неизвестно, сколько Нюрка провела в таком вертикальном положении, но взгляд её удивлённых глаз высказывал недоуменное состояние: «Почему мои передние ноги свободны, а идти я не могу»? Примерно такое же выражение глаз было и у новой знакомой Загбоя.
Состояние охотника можно сравнить с трепетом зайца, восседающем на подгнившем пеньке в полуметре от воды среди бескрайних разливов
