Там, где сердце

этого.

— Это была его станция! Она никогда не менялась, ни разу, никогда! Это его музыка! Разве ты не понимаешь? Твою мать, теперь я не могу НАЙТИ ее!

Последнюю фразу она наполовину кричит, наполовину рыдает. Я останавливаюсь и хватаю ее за запястья, убирая руку подальше от радиоприемника.

— Все правильно, правильно. Я верну ту волну обратно, только дыши, хорошо? Просто дыши.

Она глубоко дышит, дрожит и трет себя ладонями по лицу. Я прокручиваю радиостанции, натыкаясь на тишину и разговоры, тишину и хип-хоп, но никаких радиостанций с кантри-музыкой. Попадается «Виски колыбельная». Брэд Пэйсли и… как ее там зовут? Элисон Крауссе. Я слышал ее однажды во время долгой поездки сюда, когда мне нечем было заняться, кроме прокручивания радиостанций. Я собираюсь проскочить ее, но Найл хватает меня за руку, останавливая.

— Подожди.

«…никогда не могу вдоволь напиться…»

Эта фраза останавливает ее. Мы сидим в машине на обочине дороги и слушаем. Господи, до чего херовая грустная песня! Навязчивая, опустошающая. Найл дрожит всем телом, руки на коленях, голова опущена, волосы выбились из косы и прилипли к щекам, губам, лбу.

— Это так верно, — шепчет она. — Ты никогда не можешь вдоволь напиться.

Я потираю челюсть, понимая, что вмешался в нечто священное для нее.

— Найл, прости. Я не хотел…

— Я никак не могла заставить себя сменить ее. Это одна из тех вещей, с которыми я просто не могу расстаться. Еще один способ попытаться удержать его.

Я тянусь к ручке.

— Я найду его радиостанцию.

Она хватает мою руку, и почему-то ни один из нас не разрывает это прикосновение.

— Нет, не надо. Теперь дело сделано.

Она вздыхает — протяжно, с дрожью, что говорит о напряженной борьбе за самообладание.

— Брось это. Просто… гони.

И я погнал. Километр за километром. То место, о котором я думал, мы проскочили. В любом случае, места здесь одно лучше другого. Даже не знаю, как далеко мы заехали. Но, когда остановились, вокруг была абсолютная темень. Найл молчала всю дорогу, глядя в окно. Ветер трепал ее волосы, высвобождая из косы все больше и больше прядей. В конце концов я замечаю небольшую грунтовую дорожку и сворачиваю на нее, с грохотом катясь по ухабам и корням деревьев. Она все еще держит мою руку в своей, и я не собираюсь этого менять; мое сердце стучит где-то в горле, потому что все это так непонятно и странно, что я сам не знаю, какого хрена делаю. Дорога заканчивается у ворот, прикрепленных одной стороной к дереву петлями, а другой — замком. Я паркуюсь рядом, вырубая фары и двигатель. Найл вздрагивает, словно приходя в сознание, и оглядывается вокруг. Кромешная тьма, но дорога по ту сторону ворот ведет через холмы, позади нас пустое шоссе, с двух сторон поля и звездное небо над нами.

— Где мы? — спрашивает Найл.

Я пожимаю плечами.

— Понятия не имею.

— Замечательно, — смеется она, но смех больше похож на вымученный хрип.

Я рывком открываю дверь, выхожу, подхожу к ее стороне и открываю дверь для нее. Протягиваю ей руку. Она сидит, вертя стетоскоп в руках, и смотрит на меня.

— Давай, — говорю я.

— Что это значит, Лок?

Я подхожу к кузову, вытаскиваю тяжелую корзину и одеяло, а потом беру ее за руку.

— Это пикник. Пойдем уже, я проголодался.

Она позволяет взять себя за руку и отвести на середину поля. В руке у меня электрический кемпинговый фонарь, дополняющий свет полной луны. Найл смотрит, как я расстилаю одеяло и ставлю на угол корзину, затем сажусь и начинаю вытаскивать еду. Она просто смотрит.

— В самом деле?

Я пожимаю плечами.

— Да.

— Если ты надеешься на повторение того, что было на днях, то тебе лучше еще раз подумать, — она садится рядом, но не слишком близко. Открывает корзину, отрывает виноградную гроздь и закидывает ягоды себе в рот. — Это было ошибкой.