море адреналина. Реаниматологи дали Абелю сосудорасширяющие препараты, а заодно антикоагулянты в связи с нарушенным сердечным ритмом его собственного сердца, после чего ввели успокоительное, чтобы он как следует выспался ночью. Послеоперационный уход не менее важен, чем операция. Мне бы тоже не помешало успокоительное, но в целом день сложился удачно.
Когда нет новостей – это уже хорошая новость, и на протяжении ночи о пациенте ничего не было слышно. Ранним утром Бад вместе со своей операционной бригадой уехал в «Хитроу» – у него всегда был плотный график, – а я добрался до больницы в семь утра, полный оптимизма и самодовольства.
Мысленно я сочинял заявление для прессы и воображал газетные заголовки: «Хирург из Оксфорда вживил искусственное сердце» или «Умирающий мужчина спасен благодаря рискованной операции». Так что я заслуживал всего того дерьма, которое ждало меня в больнице.
Подойдя к кровати Абеля, по его отсутствующему взгляду я мгновенно все понял. С правого уголка рта текла слюна, веки были опущены, и он не встретил меня с энтузиазмом и благодарностью, на которые я рассчитывал. Да он даже не мог поднять правые руку и ногу. Гребаный инсульт.
Все существующие на свете ругательства пронеслись в моей голове под шипение насоса, установленного накануне. Пациент был розовым, теплым и с отличным кровообращением – вот только, к чертям собачьим, парализованным. А ведь все складывалось так хорошо! Почему никто не удосужился меня предупредить? Интуитивно мне хотелось обвинить кого-то другого. Но в чем именно? Нутром я чувствовал, что причина в оторвавшемся тромбе – либо из-за собственного сердца Абеля, либо из-за чужеродной поверхности насоса или сосудистого имплантата, – и в этом случае следовало незамедлительно дать ему быстродействующий антикоагулянт гепарин, поскольку варфарин действует слишком медленно. Однако невролог убедил меня сначала сделать снимок, определить масштабы повреждений мозга и исключить кровоизлияние в мозг. Если бы мы дали гепарин пациенту с кровотечением в мозге, смертельный исход был бы гарантирован. Так или иначе, произошла катастрофа, в том числе из-за предстоящих расходов на длительную интенсивную терапию, которые должны быть покрыты за счет средств, выделенных на мой исследовательский проект.
Я сопроводил Абеля к томографу. Бад с коллегами уже добрались до «Хитроу», оставаясь в неведении, а я был слишком зол, чтобы им звонить. Пусть они спокойно долетят до дома. Я смотрел, как на экране слой за слоем появляются снимки мозга. Проблема была очевидной, хоть и неожиданной. Действительно, произошло кровоизлияние в мозг. Но это не все. Источником кровотечения оказался участок мозга, пораженный инсультом ранее – явно не в последние дни, возможно, несколько месяцев назад. Почему мы ничего об этом не знали? Выяснилось, что жена Абеля тоже ничего не знала. Его иногда беспокоили головные боли, но слабости или паралича в конечностях замечено не было. Во всяком случае, до сих пор. Вероятно, мы столкнулись со скрытым инсультом, который поставил нас меж двух огней. В итоге мы были заведомо обречены, что бы ни предприняли. Сейчас Абель был парализован, но уже не при смерти. Тут одно из двух: либо надейся на лучшее, либо вообще не ввязывайся в рискованные дела.
Я дал отмашку. Пациент нуждался в кардио- и нейрореабилитации. Многим больным с инсультом удавалось поправиться. Абель не мог самостоятельно глотать, и пришлось кормить его через гастростомическую трубку. Гастроэнтеролог ввел ее прямо в желудок через брюшную стенку. Кашлять Абель тоже толком не мог, в связи с чем потребовались частые физиотерапевтические процедуры. Когда у него развилась пневмония, ему назначили антибиотики. Когда он раскашлялся так сильно, что надорвалась кожа вокруг места, где выходил кабель электропривода, мы тут же все исправили в операционной. Физиотерапевты работали не покладая рук, стремясь вернуть Абелю способность двигаться. Через три месяца паралич сменился слабостью в конечностях, с которой справились благодаря физическим упражнениям. Вскоре Абель встал на ноги и стремительно пошел на поправку. К нему вернулась речь, и проблемы с глотанием постепенно отступили. Он безустанно бродил по больничным коридорам: сердечная недостаточность, одышка и отеки больше не приковывали его к постели. К нему возвращалась жизнь, а ко мне – решимость продолжить начатое.
По звуку работающего насоса и шипению воздушного клапана – будто шипела змея, только с частотой 60 раз в минуту – мы всегда знали, что Абель где-то поблизости, еще до того, как он попадался на глаза. Жить с этим было непросто, но одышка, оставшаяся в прошлом, мешала гораздо сильнее. Однажды я прошел мимо Абеля, сидевшего на стуле. Он пожаловался, что чувствует себя неважно. Когда мы убедили его вернуться в кровать и присоединили к мониторам, то увидели, в чем дело. Началась желудочковая фибрилляция его собственного сердца – то самое неритмичное сердцебиение, которое у человека без дополнительной поддержки кровообращения быстро приводит к неминуемой смерти. Но в данном случае, несмотря на то что правый желудочек больше не функционировал, прибор, заменивший левый желудочек, поддерживал в пациенте жизнь. Невероятно! Ситуация повторилась еще четырежды, и каждый раз мы проводили дефибрилляцию. Успокоительное, дефибриллятор, «разряд!» – и сердце снова в деле. Через какое-то время мы заметили кое-что еще. Сердце Абеля возвращалось к своему нормальному размеру и сокращалось куда интенсивнее, подтверждая наблюдения Бада, согласно которым увеличенное при кардиомиопатии сердце благодаря отдыху восстанавливает свои функции. Нам было важно понять на молекулярном уровне, почему так происходит.
Умри Абель от инсульта – и наша благотворительная поддержка могла умереть вместе с ним. К счастью, он выжил и пошел на поправку. Прибор HeartMate прилежно трудился, и мы планировали в ближайшем будущем выписать Абеля из больницы. Тогда к нам направили следующего пациента.
Его звали Ральф Лоуренс, и он раньше положенного срока ушел на пенсию с должности финансового аудитора в компании «Ровер». Они с женой Джин увлекались энергичными танцами: народными, шотландскими, бальными, а кроме того, любили колесить по стране в фургоне.
Когда Ральфу перевалило за шестьдесят, одышка начала мучить его все сильнее. Рентгенография органов грудной клетки выявила увеличенное сердце,
