стараясь противостоять повышенному давлению в легких, тогда как левый желудочек был очень увеличен и почти неподвижен. Участки омертвевших мышц чередовались с белой рубцовой тканью – таков результат многочисленных болезненных микроинфарктов, которые Кирсти перенесла за первые полгода жизни. Опасения Кацумата были уместны, но я решил не реагировать на его замечания. Нашей задачей было обеспечить сердцу нормальное кровоснабжение, чтобы девочке стало лучше. Кирсти еще была жива, и следовало потрудиться, чтобы так оставалось и дальше.
Обнажив сердце девочки, я ощутил сомнения: мудро ли я поступил, когда согласился взяться за столь сложную операцию сразу же после суточного перелета? С другой стороны, разве лучше было бы отложить операцию или вовсе от нее отказаться?
Для Кирсти другого выхода не было. Найти донорское сердце для срочной пересадки младенцу практически невозможно, поэтому «перепланировка» сосудов, снабжающих сердце кровью, была единственным шансом на спасение. Вместе с видеокамерой за происходящим в нетерпении наблюдала сама смерть, и все мы это понимали, но, раз уж я начал, обратного пути не было.
Мы подключили Кирсти к аппарату искусственного кровообращения, я дал отмашку, и его запустили. Перфузиолог включил насос, и сердце Кирсти медленно опустело. Машина взяла на себя его функцию, перенаправляя кровь от легких в камеру для искусственного насыщения кислородом. Обескровленное сердце продолжало биться, и я разрезал легочную артерию над тем местом, где от нее ответвлялась патологическая коронарная артерия. Здесь-то и должен был начинаться кровеносный сосуд. Наша задача состояла в том, чтобы, не создавая лишнего напряжения в тканях, соединить его с аортой, расположенной на пару сантиметров выше. Традиционный метод заключался в том, чтобы просто растянуть и переместить начало коронарной артерии сбоку на аорту. Проблема в том, что такой подход нередко приводил к тромбозу и закупорке артерии, поэтому я решил не отступать от своего плана.
Чтобы проделать эту тонкую работу, потребовалось пережать аорту зажимом и тем самым на время полностью лишить сердце кровоснабжения. Для защиты сердечной мышцы мы ввели кардиоплегический раствор в обе коронарные артерии, из-за чего вся кровь ушла, а желудочки сдулись, как проткнутый футбольный мяч. Кардиохирурги часто останавливают сердце подобным образом, а чтобы вернуть все как было, достаточно снять зажим с аорты и позволить крови от АИК вновь заполнить коронарные артерии.
Когда восстанавливаешь столь крошечный кровеносный сосуд, швы надо накладывать точные, аккуратные и абсолютно герметичные. У меня неплохо получилось. Через полчаса после того, как сердце Кирсти было остановлено, нам удалось придать левой коронарной артерии должный вид. Когда зажим с аорты сняли, в левый желудочек потекла ярко-красная, насыщенная кислородом кровь вместо лишенной кислорода крови синего оттенка, которой сердце девочки так долго довольствовалось. Цвет сердца сменился с бледно-розового на насыщенный фиолетовый, а затем оно местами чуть ли не почернело. Прежде чем заняться восстановлением легочной артерии, мы удостоверились, что из расположенных за ней швов не течет кровь. Вскоре электрокардиограмма показала нескоординированную электрическую активность, и сердечная мышца сжалась, вновь обретя тонус.
После того как кровоснабжение восстановилось, сердце продолжило беспорядочно сжиматься – наблюдалась фибрилляция желудочков, что необычно для маленького ребенка. Мы применили ток непосредственно к сердечной мышце, чтобы вернуть ей нормальный ритм. Десять джоулей – разряд! Дефибрилляция прошла успешно, и сердце перестало корчиться, словно в судорогах. Оно замерло неподвижно, но мы ожидали, что нормальный сердечный ритм вот-вот восстановится. К сожалению, этого не случилось. Фиолетовый мяч снова начало трясти, и анестезиолог склонился над девочкой, чтобы произнести очевидное:
– Еще разряд!
Мы так и сделали, но ситуация повторилась. Сердце не запускалось.
Причина крылась в серьезном нарушении электрической активности сердца из-за большого количества рубцовой ткани. Мы ввели специальные препараты, чтобы стабилизировать мембраны мышечных клеток.
– Надо дать ему больше времени, – сказал я Майку.
– Хорошо, пойду тогда перекурю, – ответил он.
Спустя двадцать минут мы попытались снова. Двадцать джоулей – разряд! На этот раз маленькое тельце подпрыгнуло на операционном столе, и фибрилляция прекратилась. Сердце начало биться, однако удары были слишком слабыми. Зловещий знак, но у нас в запасе имелись препараты, чтобы взбодрить сердце Кирсти.
Разряд в двадцать джоулей на маленькое тело ребенка – жуткое зрелище. Но если разряд поможет, у врачей еще есть шанс заставить сердце работать.
Я попросил Майка начать вливание адреналина и велел перфузиологу снизить мощность насоса АИК, чтобы в сердце осталось немного крови. Таков рабочий регламент в операционной – прямо как в армии. Когда тебе что-то нужно от коллеги-врача, ты его об этом просишь, в то время как техническому персоналу отдаешь приказы. Если начнешь приказывать анестезиологам, они пошлют тебя куда подальше, а сами займутся чем-нибудь другим.
Пока Майк с перфузиологом трудились над тем, чтобы улучшить биохимический состав крови, я не сводил взгляда с беспомощного сердечка Кирсти. С новой коронарной артерией было все в порядке: она нигде не перекручивалась и не кровоточила. Впервые левый желудочек получал насыщенную кислородом кровь под тем же давлением, что и остальной организм. Между тем сердце по-прежнему напоминало перезревшую сливу и почти не билось.
