Поразительно, однако, то, что Анна прекрасно осознавала все происходящее вокруг нее. Когда действие наркоза прошло, она вновь смогла видеть и слышать, но по-прежнему не двигалась. Хуже того, она чувствовала боль, о которой не могла никому сказать. Любой внешний наблюдатель счел бы, что она в глубокой коме.
Однажды ночью, когда Анна, обильно потея, все так же лежала без движения, новая медсестра поменяла простыни на ее кровати. В порыве доброты она погладила девушку по голове, сказав: «Прости, но это все, что я могу для тебя сделать». Анна запаниковала, решив, будто эти жалостливые слова означают, что она умирает. В другой раз менее сердобольная сестра выпалила: «Выглядит как труп».
Иногда, когда человек обездвижен и не реагирует на внешние раздражители, он может испытывать боль, но не сможет сказать о ней. Нужно постоянно говорить с таким человеком, чтоб он знал, что за его жизнь борются.
Однажды две медсестры перестилали простыню на кровати Анны. Когда они переворачивали девушку с одного бока на другой, правая коленная чашечка сместилась (у Анны был привычный вывих), но никто, кроме нее, этого не заметил. Ее мучила невыносимая боль, но она была не в состоянии об этом сказать. В конце концов наблюдательный младший врач заметил странную асимметрию коленей и вправил вывих. Без обезболивающего.
Дез с Дэвидом приходили каждый вечер после работы, надеясь увидеть, что Анне стало лучше. Я проходил мимо ее кровати по нескольку раз в день, потому что палата интенсивной терапии расположена на пути между моим кабинетом и операционной. Сначала я думал, что у Анны необратимое повреждение мозга. Но я не нейрохирург, так что не мне было судить.
Вечером в понедельник, 5 сентября, дядя Анны пришел навестить ее. Как и другие посетители, он попытался с ней поговорить. Липкую ленту, которая закрывала ее веки, чтобы поверхность глазных яблок не пересохла, тогда уже сняли. Внезапно Анна открыла глаза, и ее дядя подпрыгнул от удивления. Он крикнул: «Она очнулась, она очнулась, Анна очнулась!» Обнаружилось также, что она может следить глазами за вертикальными движениями пальца. Анна перенесла инсульт неделей ранее, и с тех пор это был первый признак того, что она в сознании.
Ее муж и отец, которые провели в больнице большую часть дня, к тому времени ушли домой. Услышав о случившемся, они мигом вернулись, но застали Анну уже спящей.
Мы убедились, что мозг Анны работает, и было логично позволить ей дышать самостоятельно. Не позднее чем через сутки мы удалили из трахеи дыхательную трубку, избавив девушку от сильного дискомфорта, а заодно упростив физиотерапию и смену простыней.
Спустя еще несколько дней Анна оставалась в сознании большую часть дня, ее дыхание было нормальным, а пульс и давление – стабильными. В палате интенсивной терапии, как обычно, кроватей на всех не хватало, и вопреки пожеланиям семьи, а также моим рекомендациям ее перевели в отдельную палату. Здесь физиотерапевт уделял Анне уже не столько внимания, и вскоре у нее развилась пневмония, в связи с чем пришлось назначить ей комбинацию антибиотиков. Анна все еще была очень слаба и не могла кашлять, поэтому ситуация быстро переросла в критическую. Высокая температура с постоянными перепадами, обильное потоотделение, едва не доводившее организм до обезвоживания, а также неконтролируемые приступы озноба делали жизнь Анны невыносимой.
А болезнь все усиливалась. Однажды Дез случайно увидел надпись «Не реанимировать» на обложке папки с историей болезни Анны. Так написали из тех соображений, что качество жизни пациентки предположительно будет неприемлемым, но обсудить это с ее близкими никто не удосужился. И Дез с Дэвидом пришли к выводу, что медперсонал сдался.
Смысл надписи заключался вот в чем: Анну не подключат к аппарату искусственной вентиляции легких, если она не сможет самостоятельно дышать из- за инфекции дыхательных путей. Дэвид сказал по этому поводу: «Думаю, в медкарте это написали, когда Анну перевели из реанимации. Я не знаю, что говорит на этот счет врачебная этика, но мне кажется, что следовало обсудить это с нами». Еще как следовало, черт возьми! Даже ветеринары не позволяют домашним животным умереть, не обговорив все с владельцами, и было бы, мягко выражаясь, уместно поставить семью в известность. Жуть.
Теперь, когда Анну поместили в отдельную палату, ответственность за нее лежала целиком на мне, а не на реаниматологах. Я созвал на совещание своих ассистентов, палатных медсестер и физиотерапевтов, после чего пригласил для откровенной беседы Деза и Дэвида. Мы уже добились немалого прогресса: Анна была в сознании. И хотя о полном неврологическом восстановлении речи не шло, ее близкие хотели сделать все возможное, чтобы она выздоровела.
Итак, что конкретно означала фраза «Не реанимировать» в данном случае? Миксому вырезали, и внутри Анны билось нормальное молодое сердце, которое не собиралось останавливаться, поэтому не должно было возникнуть никакой необходимости бить ей кулаком в грудь или проводить дефибрилляцию. Все, в чем она нуждалась, – это физиотерапия и курс антибиотиков, а также заботливый уход, чтобы она снова почувствовала себя человеком. Ни в коей мере Анна не была предметом, доставлявшим неудобства и требовавшим дополнительных стараний. Моя напутственная речь сработала, все рьяно взялись за дело, и вскоре Анну вылечили от пневмонии.
Шло время, Анна оставалась в сознании все дольше и дольше и очень скоро уже могла сидеть на стуле. Ее дыхание стабилизировалось, и она научилась взаимодействовать с окружающими. Ей задавали вопросы, а она определенным образом моргала, говоря тем самым «да» или «нет». Доброжелательные медсестры разработали для нее целую систему знаков: различных морганий и подмигиваний, чтобы общаться с окружающими, но повесили памятку слишком далеко на шкафчике, и Анна ничего не могла разобрать. Конечно же, никто не догадался надеть ей очки. Постепенно она смогла
