семье? Я рассказал ему, как оперировал в Иране больного, уже посиневшего ребенка – сына одного из политиков. Дело было вскоре после революции, и обстановка в стране была крайне неспокойной. Я не знал, что со мной будет, если ребенок не выживет, но не мог пройти мимо: никто другой не помог бы этому малышу.
Мой первый совет заключался в следующем: «Мы работаем ради пациентов, а не ради себя. Возможно, нам и приходится из-за этого страдать, но сожалеть – почти никогда».
Мы покинули историческое здание колледжа и двинулись по улице Стрэнд. Я спросил его, почему он решил заниматься кардиохирургией, и он рассказал, что его сестра умерла от врожденного порока сердца. Он хотел стать детским кардиохирургом, но теперь это казалось ему нереальным.
Мы миновали гостиницу «Савой», и я поделился с ним воспоминаниями – рассказал, как умер от сердечной недостаточности мой дедушка и как я хотел найти решение этой проблемы. Если простой паренек из Сканторпа смог, то и он обязательно сможет. Затем я поведал ему об Уинстоне Черчилле, с которым частенько беседовал на кладбище в Блейдоне. О том, что он никогда не сдавался – даже в самые мрачные дни Второй мировой войны, и о том, как я сам не опустил руки после первой своей операции, обернувшейся катастрофой. Итак, мой второй совет: «Следуй за мечтой – сделай это ради сестры».
Мы свернули со Стрэнд и прошли мимо ресторана «Рулс» в Ковент-Гардене. В бедные студенческие годы я не раз водил сюда девушек, чтобы их впечатлить, а потом голодал до конца месяца. Я сказал, что риска бояться не нужно. Порой он щедро вознаграждается. Через пару сотен метров мы набрели на вход в старую больницу Чаринг-Кросс – мою славную медицинскую школу, которую превратили в полицейский участок. Я рассказал об эфирном куполе и об операции, воспоминания о которой преследовали меня многие годы. О катастрофе, которая могла изменить мою судьбу. Но этого не произошло. Она только добавила мне решимости стоять на своем вопреки всему. Напоследок я произнес еще кое-что: «Прошлое есть прошлое. Оставь его позади. Важнее всего то, что будет завтра».
Парень меня поблагодарил. Наш разговор что-то изменил в нем. Возможно, он почувствовал то же самое, что я испытал в Америке, когда доктор Кирклин посоветовал мне не искать легких путей и начать оперировать детей или когда доктор Кули впервые показал мне искусственное сердце. Прежде чем возвращаться на конференцию, он протянул мне руку. Судя по его озадаченному лицу, моя скрюченная кисть удивила его. Вплоть до недавнего времени она не мешала мне оперировать. Мне давно советовали сделать операцию, но я все отмахивался, так как боялся, что это положит конец моей карьере хирурга. Теперь же болезнь зашла слишком далеко. Я то и дело ронял инструменты на пол, а когда жал людям руки, они думали, что я член какого-то тайного сообщества.
И в тот момент я смирился с тем, что мои дни в операционной подошли к концу. Мне больше никогда не провести сложную операцию. Вместо этого я решил сосредоточиться на новом исследовании стволовых клеток и на разработке новых вспомогательных желудочковых систем – эта работа потенциально может изменить к лучшему миллионы жизней.
Спустя несколько недель я тихонько улизнул из больницы, чтобы мне прооперировали руку. Обычно пластические хирурги проводят подобные операции под местной анестезией, но они не хотели, чтобы я вмешивался в происходящее, так что меня оперировали под общим наркозом. Если честно, я этому даже обрадовался, потому что не очень люблю находиться по другую сторону баррикад. К тому же для меня это была не просто операция. Она знаменовала собой закат целой эпохи.
Благодарности
Моим наставником в США был великий доктор Джон Кирклин, который положил начало операциям на открытом сердце с использованием аппарата искусственного кровообращения. На закате своей выдающейся карьеры он написал:
«После многих лет работы кардиохирургом, после множества трудностей и испытаний, после множества смертей, которые не удалось предотвратить, мы склонны постепенно уставать – в каком-то смысле нас одолевает бесконечная печаль, из-за того что в жизни многое нельзя изменить».
Я написал эту книгу, потому что сейчас – после долгой карьеры, в течение которой я успел застать расцвет и падение Национальной службы здравоохранения, – ощущаю как раз то, о чем говорил доктор Кирклин. И именно поэтому мои благодарности будут столь же эмоциональны, как и остальная книга.
Кардиохирургия – непростой жизненный путь, обрекающий на одиночество. В 1970–1980-х мы и правда работали непрерывно. В Штатах мы в пять утра начинали обходить палаты, в шесть звонили начальнику, весь день оперировали, вечером уходили в лабораторию, а по ночам дежурили в отделении интенсивной терапии. То же происходило и в лондонских больницах Бромптон и Хаммерсмит.
На заре кардиохирургии нам, молодым хирургам, приходилось сражаться за право быть лучшими и мы были готовы на все. Мне удалось добиться успеха, потому что с самого начала я учился у великих людей: Роя Кална, Джона Кирклина, Дентона Кули, Дональда Росса, Бада Фрейзера и многих других. Я понимал, что требуется для того, чтобы расти профессионально: постоянные усилия и нестандартное мышление, а также непреклонное мужество и небоязнь испачкаться в крови.
Это не оставляло начинающим кардиохирургам надежд на нормальную семейную жизнь. Да мы и сами не были нормальными. Большинство благоразумных молодых людей парализовало бы от страха при мысли о том, чтобы вскрыть кому-то грудную клетку, а затем остановить и починить сердце. Я же этим занимался изо дня в день. Нас подпитывал тестостерон, нами управлял адреналин. Мало кому из нас удалось в молодости сохранить брак, о чем
