германской армии и сомневавшейся в оказании своевременной помощи со стороны русских.
Угроза надвигающейся войны и техническая слабость русской армии побудила депутатов Государственной думы и общественность требовать от правительства радикальных реформ в армии по ее перевооружению и переходу на передовые формы обучения войск. В октябре 1913 года была разработана так называемая «большая программа по усилению армии», которая должна была проводиться в жизнь с 1914 года и закончиться в 1917 году, и на ее осуществление требовалось 500 млн. рублей. Кредиты на ее осуществление были утверждены думой, но военный министр Сухомлинов всячески препятствовал реформам в армии, и только под сильнейшим давлением общественности, обеспокоенной надвигающейся войной, царь за несколько дней до начала войны утвердил программу реформ в армии.
Весной 1914 года лидеры всех фракций Государственной думы подвергли резкой критике гибельную внутреннюю и внешнюю политику председателя правительства Ивана Горемыкина и настаивали на отставке трех министров: Николая Маклакова, министра внутренних дел, Ивана Щегловитова, министра юстиции, и Владимира Сухомлинова, военного министра[96]. Среди депутатов бытовало твердое мнение, что эти три министра вместе с премьером Горемыкиным вели объединенную политику разрушения экономического и оборонного потенциала страны в угоду германскому милитаризму.
Вместе с министром внутренних дел Маклаковым Сухомлинов так ужесточил цензуру, что в России нельзя было обсуждать проблемы армии, и она оставалась закрытым государственным институтом, куда не мог ворваться ветер новшеств и перемен. Угроза войны приближалась, но в обществе и даже в армии нельзя было назвать вероятного врага по имени, его нельзя было упоминать даже в разговорах, так велик был страх у всех людей перед властью. Отношение Германии к России накануне Первой мировой войны было открыто враждебным, но в Петербурге велась вероломная политика, не желавшая замечать реалий и продолжавшая убеждать население в дружелюбных чувствах русского народа к немцам. В обществе запрещалось обсуждать немецкую проблему в любой плоскости, если в ней был хоть какой — нибудь намек на критику немцев.
Абсурдность цензуры была доведена до такой степени, что в самой армии, в ее высших и средних военных учебных заведениях и в войсках офицерам запрещалось изучать военную организацию и возможности германской армии, о ней было принято говорить только в восторженных тонах. Если бы какой- либо офицер рискнул объяснить своим подчиненным, что наш главный враг — немец, и что он собирается напасть на нас и нужно быть готовым отразить его, то этот командир был бы немедленно выгнан со службы или предан суду. Немец внешний и внутренний был у нас всесилен, «он занимал высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе»[97]. Стоило школьному учителю проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам — он был бы сочтен опасным панславистом, революционером, террористом и сослан в Туруханский или Нарымский край[98].
Пруссаки и немцы, или их сторонники, были всюду, и они железной хваткой держали тело и душу русского человека. Им помогал царь, его двор, правительство, министры, губернаторы. Малейшее недовольство подавлялось. Когда началась война, царская цензура стала еще более злодейской, так как она пресекала всякую мысль о справедливой войне с немцами и запрещала писать о войне с ними. Средства массовой информации сообщали о боевых действиях на Западном фронте, где воевали французы и англичане с немцами, о боях и сражениях с турками, и, наконец, можно было поведать читателям и об австро-венгерской армии, но нельзя было освещать боевые действия германской армии с русской армией. Даже военные газеты и журналы пестрели бесцветными сообщениями о второстепенных событиях на войне, с театров военных действий на Балканах, Ближнем Востоке и проходили мимо главных событий — схватке русской армии с армией Германии. Русские войска были хорошо обучены, дисциплинированны и послушно пошли на войну, но подъема духа не было никакого — проклинали австрийцев и грозились их разгромить, но немцев боялись упоминать — они были рядом и возглавляли армии, корпуса и дивизии.
Редакторы газет и журналов, осмелившиеся нарушить этот запрет, немедленно подвергались преследованию, а печатные издания закрывались. Среди запрещенных изданий с началом войны оказался и литературный журнал «Русское богатство», который редактировал известный русский писатель Владимир Короленко.
Несмотря на тревогу, проявляемую Государственной думой, общественностью и русским народом за судьбу армии и ее неготовность защищать страну, военный министр Сухомлинов поражал передовые круги русского общества своей легкомысленностью и воинственными выступлениями в печати, которые многие в то время рассматривали как призыв к войне. В феврале 1914 года в ряде столичных газет перепечатывалась его статья под хлестким названием «Мы готовы», в которой военный министр, вопреки очевидным фактам, изображал русскую армию как воинственную и агрессивную организацию, вооруженную самым современным оружием и готовую проводить наступательные операции против западных соседних стран. Настойчиво проводимая им мысль, «что русская армия, бывшая всегда победоносной и воевавшая обыкновенно на чужой территории, совершенно забудет понятие оборона»[99], заставляла правительства западных стран увеличивать расходы на вооружение, в то время как сама Россия с помощью вредителей и агентов Германии разоружалась.[100] В действительности в тот момент в России «не было не только винтовок и пулеметов в достаточном количестве, в стране не было и запасов обмундирования даже на малую часть тех миллионов солдат, которых пришлось бы мобилизовать в случае войны»[101].
Еще древние греки заметили, что открытые действия важнее скрытых намерений; если первые становятся достоянием истории, то вторые чаще всего западают на задворки истории. Главным действующим игроком в этой сложной и опасной игре был, конечно, кайзер Германии Вильгельм II, имевший опыт
