прозрачной воде…»
Fick dich!
Жалеть было не о чем — разве что о наивной девочке в юнгштурмовке, не успевшей уйти в вечность тогда, в далеком 1927-м. И о том, что им с ушастым парнем из Нью-Йорка не довелось даже поцеловаться. Но тут же вспомнилось: древний собор, плиты с надписями, шуршащая чуткая тишина…
— Помолись за грешницу, Квентин!
Помолись за грешницу…
3
Доклад назывался «Фольклорные традиции Южной Франции франкофонного населения США (на материале штата Луизиана)». Десять страниц, пятнадцать минут чтения в среднем темпе. Четко, ясно, с должным выражением, не перевирая мудреные термины.
— Хоть актрисулю с Бродвея приглашай, пусть уроки тебе дает, — наставительно заметил шеф, закуривая дешевую гаванскую сигару. — Но чтобы, Перри, все прониклись и вопросов потом не задавали. А станут задавать — улыбайся.
Южная Франция, департамент Савойя, маленький городок Салланш[84]. Посланец Фонда адмирала Фаррагута спешит на фольклорный фестиваль «Лето древней Окситании[85]», в рамках которого проводится научная конференция.
…И снова купе, неяркий свет ночника, редкие огоньки за окном. Попутчики, трое шумных подвыпивших парней, сошли на предыдущей станции. Тихо, спокойно, только привычный стук вагонных колес и резкие свистки встречных паровозов.
С докладом Уолтер разобрался еще в Нью-Йорке. Трижды прочел, разбирая каждый абзац и всяко поминая неведомого автора, после чего оторвал Джона Рузвельта Перри-младшего от беседы с кроликом и поставил по стойке «смирно».
Продекламировал. Вопросов по содержанию задавать не стал, пожалел. И без того племянник весь вечер был задумчив и смотрел странно.
Научная конференция молодого человека совершенно не смущала. Приедет, взойдет на кафедру, сделает строгое лицо, как у полковника перед взводом новобранцев. Фольклорные традиции! Ему бы такие проблемы. Вот напугать Антонио Строцци, чемпиона и полковника…
Как? Чем?!
За окном прогрохотал очередной встречный состав, товарняк, долгий ряд темных теней-вагонов. Приоткрытое окно дохнуло горящим углем. И снова тишина, говор вагонных колес…
Ночь.
Перри запоздало пожалел, что не посоветовался с Лексом, таинственным господином Вансуммереном, губителем железнодорожных станций. Но тут же одернул себя: это его война, без чужих. Странствующему рыцарю Квентину предстоит надеть старый отцовский шлем, препоясаться мечом, освященным на Гробе Господнем…
Он смеялся долго, беззвучно, дергая себя за волосы и мотая головой. Иисус Христос и генерал Джексон! Кончились рыцари, ушли под серый камень надгробий. На его войне иные правила. Планета Аргентина мчит навстречу беззащитной Земле, параболоиды в шахтах давят все в лепешку по полному радиусу, Дьявол-Тесла режет каменную твердь, словно апельсин. А еще стреляют в спину, пытают девушек и лгут на каждом втором слове, включая первое. Не поможет даже скафандр храброго Капитана Астероида. Не позволят надеть, с ходу прикончат.
Уолтер Квентин поглядел в темное окно. Пусто, ни огонька, ни тени. Один в один — обложка последнего, четвертого томика, фон для жуткой личины в маске из блестящего металла. Чем ты силен, Злодей?
«ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕГДА ГОВОРЮ ПРАВДУ!»
Квентин, так и не ставший рыцарем, подумал немного, щелкнул пальцами.
— А ну-ка иди сюда, титановый!
* * *
Бу-бух! Ба-бах! Тресь! Дзинь!
Планету — вдребезги, астероид — в пыль, светит Солнце — погасим Солнце. По всей Галактике, на всех каналах и волнах — плач да вой. Пал Сириус, и Альдебаран пал, гибнут последние защитники системы Бетельгейзе. Нигде не найти спасения, немногие уцелевшие грузят на горб пожитки и бредут Млечным Путем куда глаза через стекла скафандров глядят, от смерти подальше.
Бесстрашный Капитан Астероид — в алмазной клетке. Две сотни черных астромагов ему лютую казнь измышляют, придумать не могут.
Но Злодею все мало. На то он и Злодей.
Огляделся титановый, фыркнул недовольно, голосом в мировое пространство ударил:
