германских границ. Вдруг да бабахнет на весь мир? Это — действительно тема. Испания? А что Испания?
— Разборки в цыганском таборе! — резюмировал не кто иной, как сам Джордж Тайбби. — Немытая оперетка, Кейдж! Кому она нужна?
Теперь стало ясно — кому.
О самой войне Крис Грант знал мало, но читанного и слышанного вполне хватало. Анархисты при полном попущении «народного правительства» сжигали живьем священников и насиловали монахинь. Мятежники, позвав на подмогу диких марокканцев, вешали анархистов и бомбили жилые кварталы. Какой-то генерал Санхурхо пообещал спасти Отечество, потом его самолет грохнулся в море, газеты разразились некрологами, но генерал оказался живехонек, был выловлен, высушен и — и принялся спасать Отечество дальше[16].
Оперетка!
Кейдж, католик, незаконнорожденный, защитник ниггеров и ценитель девочек по вызову, не сочувствовал ни анархистам, ни мятежникам. Чума на оба их дома! А если вспомнить не урезанный вариант, а полный, будет еще точнее:
«Чума на оба ваши дома! Я пропал».
Кристофер Жан Грант, не трус и не герой, не хотел на эту войну. Не хотел! Не хотел!..
Особняки-корабли ощетинились пушками....
10
— Чушь говоришь! — возмутился старший. — И отец, и оба деда, и прадед наш — учителя, просветители, их все в нашей Лужице любили. Ты, Гандрий, хоть в Вендский музей сходи, который в Котбусе. Там вся стена в фотографиях. Наш папа — колдун? И дедушка? Да как ты себе это представляешь?
Капли дождя неотличимы на взгляд. Близнецы — не два человека, а две половинки. Но и половинки иногда спорят, потому что они — разные. Старший — горяч, младший — холоден, Отомар проницателен, Гандрий — систематичен, один — насквозь, второй — по пунктам.
— Музей в Котбусе фрайкор[17] разгромил, так что смотреть уже нечего. И папу, и деда, и всех остальных уважали, но знаться не хотели. Вспомни, Отомар, на праздники наши семейные только свои, родичи, собирались, даже тех, кто рядом жил, не было. А когда мы с тобой в классе решили на разных партах сидеть? Никто ни ко мне, ни к тебе в соседи не захотел. Играли без нас, дрались — тоже. Но и здоровались первыми, потому что родители велели.
— Крабат!.. Кра-абат!..
— Не смейся, брат. Ты теперь — Метеор, сын Небесного камня, победитель Мельника. И никакая физика с математикой, даже высшей, тому не помеха. А я младший, мне просто колдовской крови плеснули, отравили до смерти. Не хочу! Потому и меняю не только фамилию, имя тоже. Хорошим парнем был Гандрий Шадовиц, жаль, прожил мало!
Пустая комната отчего дома. На столе — глиняные поминальные стаканчики, початая бутыль. Билеты до Берлина уже куплены. Прощай, родная Лужица, навсегда прощай!
— Значит... Значит, мы с тобой уже не братья, герр Харальд Пейпер?
— Куда я от тебя денусь, герр Марек Шадов? Мы же с тобой две половинки! Если, конечно, тебе не зазорно иметь в братьях немца.
Налили на донышко, выпили молча...
— А помнишь, Гандрий, мама пела? «Slodka mlodost, zlotyj chas...»
— «Mlodost’ — son rosplunje, kaz sneg weschni rozstae...» Не добивай, Отомар, и так жить не хочется.
Тогда, в гулком, брошенном родительском доме, младший наследник славной семьи просветителей Лужицкого края, потомственный колдун Гандрий Шадовиц в последний раз заплакал. Харальд Пей-пер, «старый боец» с золотым партийным значком, плакать не умел. Слыл человеком холодным, расчетливым, даже бездушным.
— Меньше бы тебе цинизма, Харальд! — упрекали его партайге-носсен.
— Еще меньше? — удивлялся он.
* * *
Чужой, с мертвеца, пистолет брать не стал, побрезговал. Зато воспользовался чистым носовым платком, наскоро убрав кровяные потеки со стекла. Деньги... Бронзовый служебный жетон с орлом на аверсе и четырьмя цифрами на обратной стороне... Сигареты «Ramses» — початая пачка и еще одна, целая... Золотая (ого!) зажигалка...
Немного с тебя прибыли, сын юриста!
Осталось одно — попрощаться с сослуживцем перед тем, как открыть дверцу и вытолкнуть труп на пыльную обочину. Проводить, напутствовать, иначе не по-людски выйдет. Какие бы слова найти, чтобы от души, от чистого сердца? Слаб немецкий язык. Помогай, velikij, moguchij, pravdivyj i svobodnyj!
