мордобой. Велик мир!
Мэр города Авалана нахмурился.
— Вы правы, Кретьен... Если по имени, не обидитесь? Вот и хорошо, а меня «господином» не титулуйте. Когда мы в моем кабинете, то «гражданин», а так — «дядюшка» или, если хотите, «папаша». Все зовут, чем вы хуже? Так вот, вы правы — однако не совсем. Авалан — маленький город. Но это — Франция! Узнаете нас — узнаете всю Республику. Мы — глоток хорошего вина. Прочувствуешь — и оценишь весь урожай.
— Oh! — Крис все-таки вытащил из кармана блокнот. — Очень неплохо! Но, дядюшка Барбарен, разве жизнь — это только политика?
Из горла гражданина мэра вырвался грозный рык.
— А что еще? Дамские шляпки? Кастраты в папской капелле? Байки про привидения в белых саванах? Ваша пресса только сбивает с толку рабочего человека!
О политике беседовали ввиду того, что надгробное слово мотоциклу марки «Sunbeam» было уже сказано. Надевать его на голову гостя мэр не стал, но укорил жестоко, вспомнив, как в прошлом году недалеко от города погибла целая семья. Взяли напрокат «ситроен», а тормоза проверить забыли. Сам же мотоцикл дядюшка Барбарен предложил выкрасить — и выбросить, однако, чуть подумав, рассудил, что за неделю берется его оживить. Быстрее не выйдет, запчасти придется заказывать в Тулузе.
Крис пожалел старого коня — и дал добро. Пусть еще поскачет по прериям.
В гараже, где мэр-автомеханик устроил мастерскую, они остались одни. Помощники, а заодно и сержант, отправились на обед, гостю же дядюшка Барбарен предложил зайти в мэрию, а уже после перекусить.
— Попросил бы я вас, Кретьен, написать об Авалане, — подытожил он. — Правду написать, ничего не скрывая. Хороший город, и люди хорошие. А если негодяя увидите, то и о нем пишите, чего нам бояться? И древностей у нас всяких навалом, и красота вокруг — глаз не отвести. Только не напечатают, верно?
Репортер «Мэгэзин» и не думал спорить. Печатать не станут, завернут с ходу. Не потому, что мэр Авалана — коммунист. Хорошие люди, история, природа — не сюжет для нью-йоркского еженедельника. Вот если бы в центре города крокодил съел старушку! А еще лучше, если бы наоборот...
И кто он, Кристофер Жан Грант, после этого?
— А знаете, дядюшка Барбарен, я все равно попытаюсь. Вы за неделю мотоцикл почините, а я, если из города не выгонят, напишу, сколько успею. Мне бы только пачку бумаги купить.
* * *
Мэрия оказалось недалеко: прямо по улице, налево и прямо, до главной городской площади — Святого Бенедикта. Название мэр категорически не одобрил, обещая уже в следующем году переименовать площадь в правильном духе. Естественно, реакционеры, а особенно клерикалы, черные вороны Ватикана, будут против, а значит, неизбежна тяжелая и трудная борьба.
Слова о черных воронах Кейдж пропустил мимо ушей, разглядывая попадавшиеся по пути здания. Ничего приметного не встретилось, но Авалан был чист и по-старинному уютен. В который раз вспомнился Новый Орлеан — тот, каким он был до Великого наводнения. После маленького, обдуваемого всеми ветрами Сен-Пьера, город возле устья Отца Вод казался ожившей сказкой. Старые французские кварталы, зеленые пальмы, скрипящие кареты с вензелями на дверцах — и джаз, настоящий джаз на каждом углу!
— Да, я белый, и что с того? — сказал он Анжеле, своей первой любви. — Я все равно научусь!
— Научишься, Кейдж, но это будет белый джаз.
Авалан ничем не походил на The Big Easy[37], но узкая, вымощенная булыжником улица с каждым шагом все больше походила на дорогу Памяти, по которой так легко и горько шагать — от призрака к призраку...
— А-а, гражданин мэр! Куда вы ведете это юношу? Как обычно, на расстрел?
Мэр сердито засопел, Крис же, вынырнув из воспоминаний, недоуменно оглянулся. Почти пришли! Впереди, как и обещано, площадь, справа — серая громада собора, острая колокольня, обшитые старой медью врата. А перед ними...
— Тогда, может, разрешите этому несчастному напоследок исповедаться — из пролетарского гуманизма?
Черный ворон? Нет, скорее Черный Конь![38]
9
— Ne chitajte do obeda sovetskih gazet, — посоветовал как-то Харальду Пейперу его случайный знакомый, русский эмигрант. Гауптштурмфюрер СС счел совет мудрым, добавив про себя, что чтение национал-социалистической прессы вредно в любое время суток, но особенно не до обеда, а после. Вывернет!
Однако под настоящий «Courvoisier» урожая 1932 года — отчего бы и нет?
