увлеченными им народными массами и верхними слоями, которые тем более были готовы подчиниться притягательной силе польской культуры.
Под влиянием обстоятельств гетман должен был снова прийти к мысли о соглашении с Польшею, но в этот момент влияние Паисия взяло верх над мнением Выховского и он последовал другому направлению. Он кончил тем, что вступил в разговор с Киселем и сообщил ему свои условия, думая, без всякого сомнения, что они явятся неприемлемыми. Он требовал именно уничтожения унии, желал, чтобы польские подданные не исполняли никаких функций в Украйне, и требовал для киевского митрополита второго места в польском сенате после гнезненского архиепископа, примаса королевства. Но когда Казимир поспешил подписать эти требования, он заявил, что изменил свое намерение. Спустя несколько дней вместе со своими казаками и татарами, более многочисленными теперь под личною командою хана Ислам-Гирея, он окружил и осадил в маленьком городе Збараже горсть польских дворян и солдат, собравшихся вокруг храброго начальника, которого мы уже знаем и который нашел там освящение своей нарождающейся славы, Иеремии Висьневецкого.
Известный романист Сенкевич пустил в ход все чары своего таланта, чтобы воспроизвести этот эпизод, который, даже в истории, дает обилие эпических черт почти сверхъестественного героизма и показывает, какая сокровищница благородных порывов еще хранилась в недрах уже клонившейся к упадку Польши.
В течение шести недель, с 9 июля до 15 августа 1649 года, истощаясь в тщетных усилиях взять эту маленькую крепость, Хмельницкий увидел со своей стороны еще раз, что искусство Полиоркета ему чуждо. Когда явился польский король с силами, которые были по-прежнему до смешного незначительны, благодаря деморализации шляхты, едва доставившей 25 000 человек, – гетман пустил в дело настоящие ресурсы своего военного ума: не снимая осады с Збаража и не подавая осажденным даже вида, что окружающее их кольцо ослабло, он снялся с лагеря, уведя с собою свои лучшие войска, как и ядро татар, и, окружив под Зборовом королевскую армию, запер ее в ловушку. После польских генералов он должен был захватить самого государя! Но тщетная надежда! Это значило не считаться со своими союзниками. Татары того времени любили лишь мелкие победы, где можно было получить больше добычи, чем сабельных ударов.
После целого дня ожесточенной битвы, в которой поляки не дали себя окружить, ночью Ислам-Гирей послушался советов канцлера Оссолинского, и Хмельницкий сам оказался пленником той страшной силы, которую он соединил со своею судьбою. Придя в ярость, но вынужденный согласиться, он должен был подписать договор, очень благоприятный для татар, но суливший ему весьма скромные и проблематичные выгоды: увеличение числа зарегистрированных казаков до 40 000, запрещение королевским войскам стоять в одной части Украйны. Тут уже не было вопроса о «великом княжестве русском». Столь гордый несколько недель тому назад, «самодержец» выпросил для себя лишь пожизненное гетманство и, обманутый татарами, в свою очередь обманул ту чернь, которую приобщил к своему делу. Для нее он не выговорил ничего! За исключением казаков, взятых на службу республикою, трактат признавал лишь крестьян, которые должны были вернуться к прежнему своему положению. Ничего лучшего не выпало на долю и православной веры. В отношении ее договаривающиеся стороны приняли в расчет прежние решения сейма, который отдал греческому культу несколько церквей и монастырей, но не уничтожил унии и отказал киевскому митрополиту в каком бы то ни было месте в сенате.
Соглашение носило заглавие, которое само по себе уже выразительно говорило против всяких претензий, некогда выраженных одним из подписавшихся: «Декларация милости Его Величества в ответ на покорнейшую просьбу казаков». Казаки и их начальник имели все же меньше поводов жаловаться, если принять во внимание ту плачевную участь, которая была уготована толпе бродяг, так легко выброшенных за борт. Хмельницкий об этом не заботился. Присвоив себе тотчас же в областях, предоставленных его товарищам по оружию, обширные поместья, где он пользовался всеми правами старых польских вельмож, он, казалось, занялся созданием из других элементов той местной аристократии, против которой восставал. Забрав себе все наилучшее, он распределил между своими приближенными в наследственную собственность другие земли, населенные рабами, обязав их только выполнять военную службу. Неспособный к попытке устройства оригинальной организации, бессознательно относясь к религиозным, социальным, экономическим проблемам, явившемся настоящей причиной того кризиса, которому он был обязан своим успехом, он ограничился лишь простым перемещением привилегий.
Вскоре он так проникся этим аристократическим идеалом, что упустил из виду тот принцип, которому хотел дать здесь приложение, и, не довольствуясь уже тем, что терпел в отведенных ему границах присутствие нескольких представителей старого режима, польских вельмож, спасшихся от общего погрома, он предоставил даже своих казаков в их распоряжение, чтобы привести в повиновение возмутившихся крестьян. Взамен этого, не забывая в то же время личных своих переживаний под Зборовым, окружив себя многочисленною гвардией, чеканя в Чигирине монеты со своим изображением, он продолжал играть, как и прежде, роль государя «великого князя» и «самодержца» для льстецов, наполнявших его передние.
Результатом явилось то, что возобновление враждебных действий с Польшею стало казаться неизбежным, а подписавший Зборовский трактат вынужден был столкнуться в свою очередь с народным восстанием, которое инспирировалось и руководилось одним из прежних его подчиненных, брацлавским полковником Нечаем. Гетмана это не убедило в том, что он до сих пор шел по ложному пути. Он никак не думал быть застигнутым врасплох Польшей и даже Украйной, если бы она не осталась ему верна. На другой день после прибытия в Киев, когда Паисий отправился в Москву, он послал вместе с ним одного из своих офицеров, некоего Мужиловского, с несколькими казаками, которому поручено было просить помощи у царя. Получив, как и раньше, отказ, он обратился уже формально в 1649 году с официальным предложением о подчинении, посланным с чигиринским полковником, Феодором Вишняком. Ответ Алексея все еще не казался удовлетворительным. В умышленно туманных выражениях царь соглашался взять казаков под свое покровительство, но с
