— Я смотритель, — шепнул усатый Йормунганду, — Валонхейм.
— Ты его бастрад? — спросил Йормунганд одними губами.
Валонхейм вздрогнул и бросил на мага быстрый взгляд.
— Каким колдовством ты узнал? Кто тебе сказал? — прошипел он.
— Ты похож на своего отца, чудо-то какое, — ответил Йормунганд.
На их шепот стали обращать внимание, так что до выхода они прошли молча. Возле камеры Бьярне седая старушка замывала следы крови. Йормунганд осторожно переступил через лужу.
Свет ударил Йормунганду в глаза. В камере он быстро потерял ориентацию во времени, так что удивился полудню. Гарриетт ждал его, лузгая тыквенные семечки у каменной оградки. Он низко поклонился князю и кивнул Йормунганду.
Солнце палило так, что Йормунганд покрылся испариной. Синий плащ на плечах стал тяжелым, и его убогость резко контрастировала с убранством остальной свиты князя. Йормунганд попытался незаметно расстегнуть застежку плаща, чтобы скинуть его и понести хотя бы в руках, но застежка заела, а прилагать усилия прилюдно показалось неудобно. Примут за деревенщину, Йормунганд и так чувствовал себя неловко, хоть и продолжал улыбаться.
Гарриетт не переставая выплевывать шелуху от семечек себе под ноги, пошел рядом с Йормунгандом, влившись в немногочисленную процессию. Валонхейм сделал вид, что не заметил Гарриетта.
— Айе! Внутренний голос подсказывает мне, что я у тебя в долгу, — шепнул Йормунганд.
— Это голос разума, — ответил Гарриетт с ухмылкой, — Рад, что все обошлось.
Они остановились посреди заднего дворика. Йормунганд глазами спросил разрешения у Валонхейма, понимая, что теперь устройство его жизни будет зависить от него. Валонхейм кивнул.
Задний двор замка отличался от любого другого, где Йормунганду приходилось бывать. За внутренними стенами стояло величественное каменное строение, с острыми шпилями, в духе тех, что стоили в Гладсшейне. А за ним, спрятавшись в его тени, стояло такое же просторное, но низенькое и широкое строение, деревянное, с витыми колоннами и с завитушками обрамлявшими окна. От него еще пахло свежестью дерева и капельки липкой смолы блестели на солнце как капельки древесного пота.
Между каменным зданием и деревянным, красовались мелкие грядки и вход в сад, причем ворота в него тоже были витые и разукрашенные изображением цветов. Сам сад только-только окрасился едва уловимым нежно-зеленым отсветом будущей листвы. Ярко-зеленая травка торчала между серыми плитами, которыми вымощен двор, и по каменной кладке прыгали пичуги с серыми грудками.
— Когда я впервые оказался в дальних краях, — сказал Гарриетт, — то поразился, насколько мой дом не похож на остальные места этого мира, и похож одновременно. Земляные дома, дома из льда. песка и еще пес знает чего. Здесь же каменные хоромы — для гостей из мест, где принято строить каменные дома для жизни. Половина соседей такие. И припасы хранить там хорошо, долго не портятся. От осады, наверное, тоже хорошо. Деревянные палаты сгорят вмиг, а каменные — хрен спалишь. Только холодно там — что богине душу можно отдать.
Йормунганд кивал, не сводя взгляд с деревянного строения.
— Но главная резиденция — вот, — сказал он, — указывая на чудо плотнической мысли.
— Верно, — места много, можно перестроить, если не понравится. Подновлять приходится регулярно, но для здоровья дерево полезней.
— Оно же такое больше, — сказал Йормунганд. — Да тут город в городе. Как такое вообще возможно?
Гарриетт посмотрел на сад, грядочки, деревянные и каменные палаты, потом на Йормунганда.
— Да вроде скромно все. О чем ты говоришь? Ты же жил в доме Альфедра, вот у кого не жилье а сказка.
— Ты был внутри?
— Нет, но и ты здесь внутри еще не был.
Йормунганд, наконец, справился с застежкой плаща и с облегчением скинул его. Взметнулись клубы пыли. Гарриетт поморщился, но и одобрительно хмыкнул одновременно.
— Хлебнул лиха, — сказал он, — Ты же голодный. Пойдем, покажу, что да как, перехватим заодно.
— Ты же сам приносил мне еду. Спасибо за яблоко.
— Пф, да разве то еда? В желудке должно находиться что-то посущественнее каши и яблок.
Гарриетт принес с кухни каравай хлеба, еще теплого, пахнущего так вкусно, что Йормунганд невольно сглотнул. Еще Гарриетт принес сыр и пыльную бутылку вина.
— Живем! — весело сказал он.
— И что я должен для тебя сделать? Мне ясно, что ты поучаствовал в моей судьбе. Но вряд ли ради старого знакомства.
— Бежишь вперед повозки, — Гарриетт разломил хлеб, положил сверху сыр. — Почему бы тебе и не поверить в мои добрые намеренья.
