Лихо взлетев на пригорок, тройка остановилась, ямщик сошел с козел и стал оправлять разладившуюся упряжь.
Седок, пробужденный внезапной остановкой, высунул голову из-под шинели, потом потянулся и сел в просторной повозке, стараясь не потревожить спавшего рядом мальчика.
— А? Что такое? — спросил он, зевая.
Денщик, который крутил, сидя на облучке, цигарку из толстой бумаги, ответил, не торопясь:
— Ничаво, ничаво! Сьчас поедем, ваше высокородие. Недалече!
Колокольчик под дугой коренника звякнул несколько раз, оставив в воздухе мягкий отголосок. Ветер шевелил гривы лошадей и шелестел в придорожных кустах. Седок, офицер лет около пятидесяти, снял мохнатую папаху и посмотрел на небо.
Денщик скрутил цигарку, взял ее в зубы и, добывая из кармана спички, сказал:
— Партия, ваше высокородие.
Офицер встрепенулся, черты его румяного лица приняли определенное начальственное выражение, и он посмотрел вперед.
Дорога сбегала в долину и опять полого подымалась кверху длинным «тянигужом». На подъеме она, казалось, жила, шевелилась, кишела серыми движущимися точками. Кое-где можно было различить телеги, которые казались отсюда странными насекомыми… Вся масса тихо, почти незаметно на этом расстоянии ползла кверху…
— Расползлись, канальи, точно овцы, — сказал офицер с неудовольствием. — И конвоя не видно…
— Вон они, забегали, — сказал денщик, закуривая и улыбаясь. — В телегах спали, видно…
— Ничего! — уверенно прибавил ямщик, взбираясь на козлы. — На слово партия идет… Фролов за старосту. Спи знай!
— Фролов, — какой Фролов? — спросил полковник. — Бродяга? По прозванию Бесприютный?
— Ну! Он самой… Фролов по всей Сибири человек известный. Можно сказать — знаменитый бродяга… Сказывают, не знаю — правда, не знаю — нет, но будто в Питербурхе и то Бесприютного знают…
— Фролов… — оказал офицер задумчиво. Он вспомнил себя молодым урядником, вспомнил первую партию, которую конвоировал, и молодого бродягу и прибавил:
— Да, вот она жизнь…
— Так точно, — отозвался с козел денщик, пуская в воздух синюю струйку дыма.
Замечание офицеру не понравилось.
— Дурак ты, Климов, ей-богу! Ну что «так точно»?.. Я вообще говорю: жизнь!.. А ты: так точно!.. Глупо, братец.
— Да ведь и я, ваше высокородие, вопче… Самая это собачья жизнь, бродяжья.
— А, ты вот насчет чего! Привычка, говорят, вторая натура.
— А я что же говорю: натура волчья, в лес тянет.
Почему-то и это замечание не удовлетворило офицера…
— Э! Все ты не то говоришь… Молчи, Климов! Ямщик, поезжай.
Ямщик подобрал вожжи и привстал. Тройка понеслась под гору и потом лихо взяла кверху. Через несколько минут, замедлив ход, она врезалась в середину расступавшейся партии. Теперь конвойные шли по сторонам, с ружьями на плечах. Смешанный говор и шум охватил едущих со всех сторон. Из-за шороха колес слышался плач детей, топот толпы, переливчатый звон кандалов. Арестанты снимали шапки и низко кланялись. Каторжане с достоинством и не торопясь обнажали наполовину бритые головы…
В одном месте мелькнула фигура не совсем обычная: молодой человек в вольной одежде и в очках шел стороной дороги рядом с высоким арестантом и о чем-то разговаривал с своим спутником. Полковник нахмурился; когда повозка поравнялась с этой парой, — молодой человек снял запыленные очки, протер их платком. Он с любопытством, но не кланяясь, взглянул на проезжающих. Другой арестант поклонился вежливо, но тоже без особенной почтительности… Повозка проехала дальше.
В голове партии, в стороне, ожидал, стоя навытяжку, старший конвойный. Полковник остановил ямщика и подозвал его жестом.
— Все благополучно? — спросил он.
— Так точно, ваше-дие.
— Почему запоздали? Смотри: до заката не попадете на этап…
— При выходе из N, ваше-скородие, случилось неблагополучие.
— Что такое?
— Скоропостижно скончался старик арестант…
— А!.. Да-да… За старосту у вас Фролов?
— Так точно, ваше-скородие… Бесприютный.
— А где он, кстати?.. Покажи мне…
