что на человеческом добросердечии эти метрошные профессионалы зарабатывают по три, а то и по пять тысяч в день (в два-три раза больше, чем средняя зарплата по Москве) и далеко не бедствуют, а что до стыда и унижения, то бизнес есть бизнес – хоть зазорно и позорно, да денежно… Вероятно, такие размышления и становились для пассажиров метро своеобразным оправданием собственной прижимистости и сглаживали засевшую где-то глубоко в душе собственную вину, что не помогли ближнему, пусть даже и далеко неправедному человеку. И только одна старушка, которой только что, да и то не сразу, уступили место – пришлось стоять две остановки, пока сидящий напротив бритоголовый здоровяк не встал и не вышел из вагона на своей станции – вытащила из старенькой кошелки видавший виды потрепанный кошелек, открыла его, достала пятирублевик, еще какую-то мелочь, попавшую в скрюченные трудом и временем пальцы, и, перекрестясь, опустила монетки в кошелку попрошайки…
«Странно, почему дети у них на руках никогда не плачут? – подумал Виталий, глядя вслед уходящей женщине. – Коноплю, что ли, они дают им пососать вместо пустышки или разжеванную маковую соломку?..»
– Папа, они денюжку просят?! – теребил Коржавцева за рукав сын. – Давай дадим, а…
– У меня нет мелких денег, а крупные – на карточке, – соврал он и вспомнил давным-давно услышанную где-то прибаутку: «У столичной побирушки миллион нашли в подушке».
Вдруг малыш соскочил с лавки, догнал женщину и сунул в ее открытую сумку свой чупа-чупс, который перед самым входом в метро долго-долго вымаливал у отца, и тот нехотя – нечего сладким баловать, да и зубы надо беречь – купил ему «сосатку». Турникет, эскалатор, шум подъезжающих и уходящих голубых поездов, снующие люди захватили все внимание малыша, вытеснив из его сознания желанную конфету; он даже забыл развернуть ее, крепко зажав в кулачке пластиковую палочку с круглым цветным набалдашником.
Все пассажиры вагона вмиг оторвались от своих занятий и подняли головы, в немом изумлении наблюдая эту сцену. Даже притворявшиеся спящими открыли глаза. Вагонная надоедала буркнула в благодарность что-то невнятное, она явно рассчитывала на нечто большее от солидного мужчины и ухоженного пай-мальчика…
– Я больше не буду покупать тебе сладости, – зло прошипел на ухо сыну Коржавцев, раздосадованный тем, что оказался в центре внимания вагонных зевак. А ребенок вскарабкался на свое место, встал на коленки и уткнулся взглядом в проносившиеся мимо окон электрические кабели и чугунные крепи метротуннеля.
Чтобы избавиться от назойливо-любопытного внимания попутчиков, Виталий вышел с сыном на следующей остановке, с ненавистью проводил взглядом попрошайку, которая резво перешла в другой вагон, и остался не перроне. Он даже пропустил следующий поезд, чтобы случайно не встретить на станции «Проспект Вернадского» кого-либо из пассажиров – свидетелей злополучной сцены. Сын молчал, молчал и Коржавцев. Сейчас им не о чем было говорить…
Но детские обидки на ноги прытки. Гуляя по парку, сын уже самозабвенно гонял голубей и без умолку задавал десятки своих вопросов. Бернарду это было на руку. То и дело останавливаясь, чтобы отвечать своему маленькому «почемучке», он внимательно следил за всем, что делается в парке: чем заняты рабочие Зеленцова, куда идут и как идут люди, где прогуливаются молодые мамаши с колясками, бабушки с внучатами. Место для тайника, выбранное, скорее всего, в спешке, конечно, не самое лучшее – вездесущая малышня повсюду совала свой нос и запросто могла прихватить с собой шпионский контейнер, сделанный то в виде камня, то помятой пачки из-под сигарет или продавленной пивной банки, – но не он выбирал эту точку закладки.
Так неспешно они подошли к обелиску воинам-интернационалистам, перешли с асфальтовой дорожки на газон. Все спокойно, ничего подозрительного. И тут Коржавцев воочию убедился, как непрофессионально было подобрано место для тайниковой операции. Первым делом его сын ухватился за короткий толстый сук, торчащий из земли среди кустарников, огораживающих лужайку, и, вытащив его, с гордым видом принес отцу, радуясь своей находке.
Мама-миа! Это был, судя по описанию в инструкции, тот самый контейнер, замаскированный под древесный сучок, который должен был изъять Бернард… Хорошо, что это был не самоуничтожающийся контейнер и вытащил его сын, а не другой пацан, хотя… во всем плохом иногда есть что-то и хорошее. Ведь если за ним ведется наблюдение с какого-нибудь стационарного и хорошо замаскированного поста, где сотрудники службы наружного наблюдения посекундно фиксируют все его действия, у него есть стопроцентное алиби: контейнер изъял не он, а чисто случайно нашел ребенок. И сейчас даже в ситуации захвата с поличным он стопроцентно мог бы отмазаться, отказавшись от этой «детской» находки.
«Неплохая, в сущности, идея, – отметил Коржавцев. – На будущее надо будет поделиться ею с Готье».
Он вспомнил учебное дело спецоперации «Пров» по выявлению шпиона Олега Пеньковского, на котором осваивал азы контрразведывательной теории в спецшколе. Однажды для проведения тайной операции по связи с этим агентом английской и американской разведок был удачно использован ребенок. На Цветном бульваре предатель из ГРУ «угостил» малыша коробкой конфет, где вперемежку с завернутыми в серебристые фантики сладостями лежали обернутые в такую же яркую хрустящую фольгу кассеты с переснятыми на микропленку фотоаппаратом «Минокс» секретными документами. Мальчик взял конфеты и передал гулявшей неподалеку маме – сотруднику английской разведки Анне Чизхолм – жене служащего посольства Великобритании в Москве, тоже кадрового разведчика. Уже потом, на очередном контакте с этой дамой, и засекла Пеньковского Служба наружного наблюдения КГБ при СМ СССР.
«Ну уж нет, – подумал Бернард. – Меня-то вы, как Пеньковского, не поймаете. Да и не шпион я. Просто оказываю конфиденциальные услуги солидной зарубежной конторе в рамках обычной конкурентной борьбы…»
