— А ну, хлопчики, влейте ему в рот хмельного меда.
— Батька, да он и так напился воды. Чего мед зазря переводить?
— Я сказал, лей, Смеян!
Несостоявшийся утопленник закашлялся от хмеля, открыв глаза, лежа неподвижно, обвел непонимающим взглядом окруживших кругом воинов. Сморщился, видать от боли, выдохнул:
— Ё-ма-ё! Чем же это меня приложили?
— Ха-ха-ха!
Гогот собравшегося общества потряс округу под звездным небом, почти как днем освещенным полной луной.
— Ну, рассказывай, кто ты есть, и как в реке оказался?
Часлав слушал повествование хлопца, и лицо его все больше становилось хмурым. Если б не темень, знавшие его вои, увидели бы побелевшие от напряжения шрамы на лице. Распоясались тати на землях ростовских. Мало им купцов, уже и на князей охоту открыли.
— Что же это получается…?
Вторуша куском холстины бинтовал плечо, шею и голову малому, удивляясь тому, как неумело по касательной пришелся удар. Разомлевший от спиртного вьюнош, словно ждал вопроса, ответил боярину:
— Получается боярин, не просто плохо, а в высшей степени погано! Сам посуди. Курский князь отправляет посольство с просватанной княжной к князю Ростовскому. Свадебный поезд входит в границы отечества жениха и тут же подвергается грабежу. У татей все прошло не так гладко как им хотелось. Тогда они нападают открыто, уже во второй раз. Не знаю, как там сейчас в караване, но если случится что плохого с княжной, этак и до войны рукой подать. Кому сие выгодно?
— Ну-у…!
— Правильно, князю Черниговскому. Он, что на Ростов, что на Курск, зуб точит. А если те породнятся, ему их не достать, а так они сами себя загрызут. Или я ошибаюсь?
— Ах ты бесова душа! Что удумал идол половецкий! Так говоришь это все на броде было?
— Там.
— Ну, да. Тебя ж река течением принесла. В седле сидеть сможешь?
— Батько, мы ж в Добрыниху едем!, — возмутился Богдан.
Боярин из седла пятерней ухватил плечо сына, сдавил его так, что у молодого наследника выступили слезы из глаз.
— Какая там Добрыниха! Богдан, ты сын воина, и сам воин. Твое княжество в опасности. Защитить его вот наша с тобой судьба, а девка подождет. Не дождется, так и хрен с ней, другую посватаешь. По коням! Лис, дай своего заводного отроку. Смеян, Вторуша, идете передовым дозором, береженого боги берегут.
Дорога отклонилась от реки. Перед отрядом встала стена тумана. Такой молочной пелены Лихой в жизни не видел. Колдовство. Из этих сгустков выскочил Вторуша, остановил лошадь перед Чаславом.
— Батька, дальше ходу нет. Ежели поедем, как пить дать заблукаем.
— И-эх! Вороти на тропу. Знаю эти места. Тут неподалеку святилище есть, там до утра и переждем.
Узкой тропой, в колонну один за другим, уже никуда не торопясь добрались до открытых настежь ворот. Егор спешиваясь перед входом, заметил едва различимые в темноте черепа животных, насаженные на длинные шесты. Старческий голос прокашлялся за загородой. Держа факел в руке над головой, из святилища вышел кряжистый дед, в зимнем тулупе по летней поре больше похожий на медведя. Сочным голосом прямо с порога заявил:
— Гой еси добры молодцы! Часлав, ты своих воев снаружи оставь и сынка тоже. Ничего с ними не станется до утра, поедят, поспят, в общем, ночь перебедуют. Самого тебя с курским бояричем приглашаю в свою вотчину. Заходите, милости прошу.
И столько повелительного было в голосе старика, что все, и даже Богдан, не стали перечить хозяину.
Повернув вправо, новоявленный боярич, за дедом и Чаславом вошел в древнюю избушку. Обстановка внутри состояла из печи, выложенной из обожженной глины, видно, что в зиму топившуюся по-черному. Возле окна, где вместо стекла была вставлена слюда, стояла небольшая деревянная кровать, накрытая свалявшимися, побитыми, наверное молью, шкурами животных. К столу приставлены скамьи, а на столе стоял предмет, слепленный из глины — допотопный светильник. Без всякой задней мысли, взял его в руку, поболтал из стороны в сторону.
— Хык!, — усмехнулся про себя.
Одноразовой зажигалкой, оставшейся со времен, когда еще курил, зажег его и поставил на средину стола. Единственная комната, она же горница, осветилась тусклым ненавязчивым светом. Все трое уселись за стол. Сказалась усталость прожитого дня, глаза прямо слипались. То же самое творилось и с боярином. Тот сник, не произнеся ни слова. Старик, без каких бы то ни было усилий, сгреб ростовчанина и отнес на кровать, сам вернулся за стол. Перед Лиходеевым сидел крепкий, здоровенный седой мужик с бородой, одетый в самую обычную одежду, какую на Руси носят смерды. Лицо серьезное, но вместе с тем открытое для общения, в глазах плавают смешинки. Может разбудить Часлава, о чем ему говорить с местным старцем?
