ответа. Он нагнулся и взял топор. Бошняк поднял свой, и поленья снова стали разлетаться в стороны. Вышел маленький матрос Стукалов и сказал, что хочет пособлять. Он тоже больной, но покрепче других.
Занося в барак очередную охапку дров, Бошняк сказал, что сегодня опять все получат по чарке водки. Люди оживились. Двое больных вызвались пилить дрова. Все с любовью и надеждой смотрели на своего офицера. Они видели в нем молодого, сильного, быстрого и отзывчивого человека с необыкновенным здоровьем. Вот кого не берет ни мороз, ни голод. Все удивлялись, какой на вид неженка, а ловкий, подвижный, не боится черной работы. Взгляд у него всегда горячий. «Где он силы берет?» – не раз думал Подобин.
– Значит, есть у них вино, – раздался чей-то голос из глубины барака. – Что же они жалели, ваше благородие! Вон помирать-то к нам идут, а ведь у них бочки стоят, я сам видел. Сдохнут на вине.
«Мерзавец Буссэ, – думал Бошняк. – Играет этими святыми жизнями. Они для него как фигуры в шахматной игре! Сколько смертей будет в экспедиции, сколько минусов Невельскому, сколько шансов на его уничтожение! Он, верно, надеется, что уж теперь Геннадий Иванович будет опозорен. О люди, люди мои! Неужели все они умрут у меня на руках?»
Пурга пробушевала неделю. Наступили солнечные дни. Вино и солонина ненадолго приободрили людей. Однажды Подобин взял ружье и отправился стрелять ворон и появившихся белок. Не дойдя до опушки леса, он повернул и пошел обратно. Когда матрос подошел к бараку, Бошняк, случайно вышедший ему навстречу, заметил, что матрос бледен. Подобин прошел в барак и лег на нары. Ночью Бошняка разбудили.
– Что случилось?
– Иван просит вас к себе, ваше благородие, – сказал казак Беломестнов.
В бараке тускло горела лучина. Воздух душный, спертый и сырой.
– Я помираю, Николай Константинович, – прошептал Подобин. – Вот деньжата. У меня есть семья… дети…
– Да ты не умрешь! – сдерживая отчаяние, воскликнул Бошняк.
– Помираю, – тихо ответил Подобин. – И скажи, как будешь в Петровском…
Утром Бошняк сам долбил ему могилу.
Он видел, что солдаты и матросы помирают молча, без протеста, как бы понимая, что выполняют долг, без ропота.
«Я больше не могу, не могу, – в отчаянии думал Бошняк, держа в руке лом и глядя на полосатую черно-белую стену глины и перегноя, – видеть гибель этих святых людей! Боже мой! – Он зарыдал, бросил лом и присел, закрывая лицо руками. – За что? Ведь мне только двадцать три года».
Вокруг лес, скалы, снег. Бухта – как равнина, окруженная гранитной стеной. Вид холодный, угрюмый. Корабли в снегу. На «Николае» дымятся трубы.
«Экипаж «Иртыша» погибает, – думает Бошняк. – Гибнут герои многих походов».
Идет Парфентьев, рыжеватый и высокий. Он бледен, полушубок у него расстегнут, он как-то странно невосприимчив к морозу. Казалось, никакая стужа не может охладить его широкую грудь. Это человек необыкновенной силы. Как люди севера, он переносит все невзгоды безболезненно и угрюмо.
– Никак, с рыбой?
– С рыбой, ваше благородие! Маленько поймали сегодня, нашли местечко!
«Слава богу, рыба свежая будет. Есть Парфентьев и Беломестнов – два здоровых человека в экспедиции», – думал Бошняк.
А ночью его опять будили.
– Христом-богом! Христом-богом! – бредил умирающий. – Помилуйте, ваше благородие, за что же! Исповедоваться не дают. Косых, матрос… Здравия желаю…
«Покойный Подобин говорил, что умирающие кричат, как на смотру. Да, они все на смотру. Смотр смерти». Бошняк держал умирающего за руку.
А наутро из тайги вышли тунгусы на оленях. Бошняк увидел знакомое лицо.
– Афоня?
Да, в самом деле, это был тунгус Афоня.
– На тебе письмо! Невельской писал. Оленье мясо кушаешь и сразу будешь здоровым! – сказал Афоня.
Из барака выбирались изможденные люди встречать приехавших.
– Теперь ни черта! – кричал им Афоня. Беломестнов тут же повел одного из оленей за барак на убой. Тунгусы вошли в казарму. Афоня, видя, что там происходит, качал головой:
– Ай-ай…
– Кровь пить, ребята! – закричал довольный Парфентьев, забегая за ведром.
Афоня стал рассказывать Бошняку, что шли от Николаевска полтора месяца сначала по Амуру, а потом по горам, через хребты, что сзади идет с другой партией оленей Дмитрий Иванович Орлов.
– Значит, есть дорога через перевал? – спрашивал Бошняк.
– Как же! Конечно! – спокойно ответил Афоня. Бошняк обрадовался, гора с плеч долой, но неприятные мысли нет-нет да скользнут. «Олени оленями, и мясо есть и кровь пить можно, а бог знает, чем все это кончится».
