Екатерина Ивановна поняла примерно так, что Сакани не хочет терпеть домогательств братьев мужа и знакомых, когда Таркуна нет дома, и не хочет доставлять неприятностей своему мужу. Катя поражалась ее уму и такту, хотя при этом Сакани сморкалась прямо на пол и вытирала нос полой халата, и пришлось тут же подарить ей носовой платок и учить сморкаться.
Пришла жена Паткена и уселась у двери. Она длиннолицая, сухая, молодая. Сегодня она оживленна.
– Что веселая? – спросила Дуняша.
– Охотники ушли за нерпой… Когда мужики уйдут – лучше! – ответила Лаола.
С помощью ее и Дуни, которая, не зная по-гиляцки, кое о чем догадывалась быстрей Екатерины Ивановны, наконец стало понятно, что Таркун не хочет уступать младшим братьям свою жену, чего по гиляцкому закону они требуют, пока он в отъезде.
Зашел Позь. Он тоже уселся на полу в ожидании капитана. Сакани продолжала рассказы.
– У русских только одному на жене жениться можно, и поэтому Таркун за русских, – перевел Позь ее слова.
«Значит, и гиляк человек, – подумала Екатерина Ивановна. – И он чувствует, как мы! И он понимает, что такое единственная любовь!»
– А тебе нравятся его братья?
– Уй! Нет! Зачем они мне?..
– Нет у нее половинщика! – заметила Дуняша. У Екатерины Ивановны окончательно отлегло от сердца.
Невельской застучал у крыльца, околачивая лед с валеных сапог.
– Маньчжур сегодня пришел в магазин, – стал рассказывать он, входя в кухню. – Стоял, смотрел и спросил, что это за товары у нас. Обещал привезти шелков, леденца и риса. А этот бюрократ Боуров не стал с ним разговаривать и заявил, что, мол, это не твоего ума дело. Хорошо, что я тут и застал его. Я спросил маньчжура, что бы он хотел купить. Обещал, как только он закончит сегодняшний урок, повести его на склад и показать все, что у нас есть. Из наказанного человека можем создать себе друга верного. Но как мне из компанейских дураков и мерзавцев друзей сделать! Сколько раз я им говорил, что с маньчжурами надо дружить. Боуров опять ждет каких-то директив из Аяна, твердит, что не смеет снижать расценки и не может позволить мне распоряжаться товарами по моему усмотрению, что должен запросить об этом письменно Кашеварова. А Кашеваров ничего не может сделать без разрешения Петербурга. А у меня руки чешутся… В экспедицию на Сахалин пойдет Бошняк! И я решил идти с ним до Дуэ, посмотреть выходы угля. Что ты скажешь об этом? Вот привезут Тятиха, выпорем его, Мунька отбудет наказание, и я поеду. Я еще сам по дороге припугну торгашей!
Бошняк привез Тятиха. Его наказали и поставили на работу вместе с маньчжуром таскать бревна.
– Имя теперь не скучно! – говорили казаки.
Вечером Тятиха и Таркуна мирили.
А еще через несколько дней Николай Константинович и Невельской отправились в путь. Позь вел их по бескрайним снегам к далекому синему острову. С ними идет казак Семен Парфентьев, рослый, со светлой бородой.
…Бошняк отстал. Собаки с трудом тащили его тяжелую нарту. Иногда он давал им отдых. Они хватали куски снега горячими, парившими пастями. Вокруг – торосы и снежные заструги. Бошняк смотрел на переднюю удалявшуюся нарту, впереди которой, размахивая руками и оживленно разговаривая, брели друг за другом по лыжне Парфентьев, Невельской и Позь. Вот они исчезли, перейдя заструг величиной с хороший корабль. Через него надо перебраться и Бошняку…
«Да, его жизнь была полна благородного служения делу, – продолжал он мечтать про самого себя в третьем лице. – Его судьба… Его судьба…»
Он завяз в гребне заструга, который вдруг растрескался и осел под лыжами. Бошняк поехал вниз… Невельской и Позь ждали его. Казак с нартой шел впереди.
– Геннадий Иванович! Кавказ – это то, чего нам не хватало! Странные очертания гор, вечные чистые снега, созерцая которые делаешься возвышенней и благородней!
Где-то среди синих полос появилось солнце и вспыхнуло на горных вершинах Сахалина.
декламировал Бошняк.
весело отозвался Невельской, закуривая трубку.
Бошняк шел с трудом, но чувствовал в себе такие душевные силы, что готов был презирать все и всех на свете, даже Кавказ и горные хребты Сахалина были ничтожны по сравнению с тем, что он чувствовал. Но он сознавал, что до сих пор его силы были никому не нужны. И от разрыва между тем, что он мог сделать, и тем, что с него требовали, образовывалась пустота. Из миллионов своих душевных сил, ему казалось, он тратит лишь единицы. До сих пор было так. Здесь, у берегов Сахалина, рядом с Невельским он понимал ничтожество своей прежней жизни.
Но вот ноги, кажется, натерты… Невельской до сих пор оставался для Бошняка привлекательной тайной, все время хотелось быть с ним.
Он мысленно читал стихи и с болью думал, что никому не будет сниться его труп, занесенный холодными снегами, только одна Екатерина Ивановна вспомнит! Она единственная и мать и сестра, и от этого плакать хотелось. Он знал, что Екатерина Ивановна любит его, как брата. Иногда казалось, что ради
