одно выдавленное Костей слово…
– Мама…
Никогда она не могла принять это слово на свой счёт, никогда не позволяла себе забыться, что чрево её женское осталось пусто, потому никак не могла принять и такое к ней обращение.
– Ты слышишь меня? – настаивал Костя.
С трудом открыла налитые влагой глаза, увидела напряжённую фигуру склонившегося над ней мужика. И всё поняла.
«О деньжонках, подлая твоя душа, беспокоишься…»
– Ты завещание составила?..
– Зачем завещание? – спросила едва слышно.
И проговорила, да так недобро и твёрдо, будто и не больна вовсе, а собирается долго жить:
– Все твои будут.
Напуганный происшедшей в ней переменой, племянник решил действовать напрямик:
– Ты, мама, человек тёмный, законов не знаешь, а я как-никак при партийном билете. Завещание надо, я уже и бумагу приготовил, только свидетелей позвать и подписать.
И уже деловито:
– Так сколько у тебя денег?
– Семь сот, – машинально ответила Матрена.
– Постой, но…
«Проверил, и дёрнуло же меня за язык, Господи…» Деньги лежали завёрнутыми в тряпицу в сундуке – по такому было у всех трёх сестёр. В сундуках прикладывались и прикапливались вещи для приданого.
– Полусотку дала Катерине, никак дён шестьдесят у ней лежала…
На дворе начал рвать на цепи пёс, и по тому, как отреагировали хозяева, поняла, что кого-то ждут.
А вот и невестка вводит незнакомых людей, и через минут двадцать скреплённая подписями бумага легла в карман Кости Маленького.
Невестка, видно, собрала на стол – слышно было, как за стенкой не раз и не два принимались горланить пьяную песню…
Через два дня старуха преставилась.
На похоронах Костя вёл себя странно: не в меру суетился, пытался что-то говорить, а когда все вернулись с кладбища и сели за стол – исчез вовсе. Решили помянуть без хозяина, только… водки не нашли. Бабы качали головами, охали, часть более выдержанных мужиков подалась по домам, иные – просто матерились. Ни девятин, ни сороковин по покойной не справляли. Через некоторое время призвали Катерину в прокуратуру, где показали заявление Константина Котова о том, что она ему как законному наследнику Мавры на основании завещания обязана выплатить пятьдесят рублей. Объяснений её никто слушать не стал, и вынуждена была эти злосчастные деньги снести, куда требовалось.
Косточки свои Мавра, как того и желала, упокоила на старом Афанасьевском кладбище подле могилок отца и матери.
Авдотья
Авдотья, а в просторечьи – Дуся, среди трёх сестриц Долгих была самой младшей, но чтобы сказать – самой любимой, сказать такое было бы нельзя, ибо в семье родителей их все детки были любимы, и каждому определялась своя мера внимания и ласки.
Дуся росла промеж двух своих сестёр незаметно, перенимая то от Насти, то от Мавры и привычки, и девичий кураж, и наряды их донашивая, что порой задевало её самолюбие, но несильно. Ей даже льстило приодеть Настин сарафан иль Маврину кофточку. Наряды старших, как ей казалось, и её делали старше, ведь малый дитёнок во всякую пору тянется за большаками, тянулась и она.
До лет шестнадцати Авдотья жила вздохами Насти и Мавры, подглядывая за каждой, да так, чтобы они не догадывались. Видела Дуся Настину любовь к Семёну и Маврину к Демьяну и втайне завидовала, примеряя к себе то одного, то другого парня. Крутилась перед зеркалом, когда дома никого не было, пришёптывая про себя, мол, чем я хуже своих сестёр – и красавица, и умница, и хозяюшка не хуже маменьки. И то сказать: дочери (впрочем, как и сыновья) в семье Долгих были с малолетства приучены ко всякой работе, ко всякому рукоделью. Любая из них могла стать к квашне, испечь чего душа пожелает, так что любо-дорого посмотреть. Потому-то посельщики афанасьевские, у кого были на выданье девки иль приспела пора женить парней, с вожделением поглядывали в сторону усадьбы Долгих, где за плотным бревенчатым забором и резными тесовыми воротами, как им казалось, только и могли бы обрести своё счастье их любимые чада.
Может, так оно и было, во всяком случае, недаром говорится в народе, что хорошие детки – это подлинное золото для их родителей.
Когда минуло девке семнадцать годков, то, как привиделось Дусе, пробил и её желанный двенадцатый час – задумал тятенька Степан Фёдорович выдать её замуж за Демьяна Котова. И всё внутри у неё запрыгало, задрожало, заиграло, хотя запрыгало, задрожало и заиграло почти годом ранее, когда с родителем побывала она в посёлке Иннокентьевском, или попросту – в Заводе, как местный люд промеж себя величал это расположившееся на отшибе
