Первые — минуты? часы? эпохи? непонятно, время растворилось, растаяло сосулькой под яростным солнцем — Эрвин брел и брел по песку. Бесцельно, бессмысленно, куда глаза глядят. Кружилась от света и воздуха голова. Ноги, привыкшие к палубам, дрожали и оскальзывались на чёрной, округлой гальке. Шуршал, засыпался в ботинки мелкий песок. Уши невольно искали знакомый ритмичный гул корабельных механизмов, а находили плеск и шум. Море, мягкий шелест листвы и птичьи протяжные крики — непривычные, плавные звуки отдавались звоном в ушах. Вместо красноватой полутьмы отсеков — яркое, до слез, белое солнце, небо над головой — выцветший высокий полог. А плечи по старой памяти вжимались вниз — берегли голову.
Ещё была жара. Тяжёлая, влажная, пропахшая йодом и солью жара, мигом заставившая Эрвина расстаться с курткой, рубашкой и майкой. Пара шагов по песку — и ноги едва не отправили Эрвина в полет. Только сейчас он почувствовал, как давит на плечи стандартная флотская униформа. Ещё шаг. Набежавшая волна плеснула, обдала прохладой сапоги. Эрвин, сощурив глаз, посмотрел на солнце, подумал про себя, что дурак, и нацепил рубашку обратно. И майку вокруг головы обернул, а то солнечный удар словить недолго. Ветер накинулся с моря, налетел, закрутил ткань — на арабский манер, тюрбаном. Словно обрадовался новой игрушке. Хрустнула галька под сапогом. Эрвин повернулся к морю спиной и шагнул в лес, шелестящий изумрудно- зеленой листвой по правую руку.
Первые сотню шагов Эрвин прошёл по вымытому водой сухому руслу. Под ногами хрустел слежавшийся белый песок, над головой смыкались аркой зелёные листья и ветки. Деревья — коленчатые, толстые стволы, шелестящие листья — мясистые, напитанные соком. Больше хвощи, на вид, чудные даже для Эрвина, уроженца лесов Семицветья. По стволам зелёный мох клочьями. Русло дало поворот. Узкий, заваленный валежником. Полые, высохшие сучья хрустели и с треском ломались под сапогом. За завалом — пара толстых, перевитых узлами стволов, чёрные ветки и мягкая хвоя. Стало светлее даже, повеяло знакомым, мягким запахом прелой листвы. Деревья вокруг похожи на знакомые по родному Семицветью. Такие же секвойи и высокие лиственницы — исполинские, заросшие мхом великаны. Мягко пружинил под сапогом ковёр палой листвы. Наверху закричала вдруг, забила крыльями птица. Эрвин поднял голову и увидел крикунью в ветвях — чёрные крылья, лохматой радугой — перья хвоста. Длинный, устрашающий клюв, полный — тут он пригляделся — маленьких острых зубов. «Нет, не птица, — подумал он, осторожно опуская руку вниз, к костяной рукояти ножа, — чудо-юдо какое — то». Чудо-юдо уставило вниз красный глаз, сморгнуло — Эрвин замер, стараясь не злить беду лишний раз — и, тяжело хлопнув крыльями улетело прочь. То ли невкусным показался ей волонтёр флота, то ли слишком здоровым для клюва-пасти.
В уши вкрутился знакомый, чуть слышный звук. Корабельная сирена. Должно быть, звали назад. Эрвин тряхнул головой, огляделся — вокруг лес, пряной, зелёной стеной на четыре стороны света. Зашагал на звук — влево, ловя шум моря. Из зарослей — громкий, гипнотический стрекот. Монотонный, ритмический, так стучит на малых оборотах коленчатый вал. На деревьях — кусачие лианы и пахучие, яркие цветы. Бутоны поднимались, раскрывали при шаге нежные алые лепестки — большие, беззубые пасти. Пахло от них… — Эрвин поморщился и решил что этот райский цветок он дарить Ирине не станет. Разве что высушить и спиртом запах отбить. Под ногами — радуга, брызги и радостный звон. Широкий ручей, поток воды срывается вниз со скалы, бьётся о камни, радугой солнечных брызг и, наигравшись, течёт сквозь лесную тишь к морю. Скала — мшистый серый гранит, высокая, залитая солнцем верхушка. Промоины и трещины в скале — удобные, однако. Это Эрвин подумал, оглядываясь уже на вершине. Зачем залезал — непонятно, из чистого озорства. Сбил дыхание, исцарапал ладони в кровь, зато пейзаж вокруг красивый до комка в горле.
Изумрудно — зелёный, переливающийся лес стелился мягким ковром вокруг, драгоценным камнем в короне белого прибоя. Вокруг, сколько хватало глаз, на четыре стороны света. Штормило, ветер пенил шапки на асфальтово-черной воде. На западе, далеко у горизонта — серая туманная полоса. Должно быть, тоже земля, другой берег пролива. Снизу долетел протяжный гудок. Ещё один. Эрвин пригляделся — в месте высадки, на пляже, у кромки воды, пристал тупоносый грузовой экраноплан, сложил крылья и, неторопливо ворочая стальными лапами кранов, выгружал на берег тяжёлую технику. И гудел, надрывно, словно ругался на своём железном языке.
Эрвин вспомнил, что дел ещё невпроворот, развернулся и полез вниз, к своим.
Успел как раз сказать «да» на недоуменный вопрос лопоухого матроса ДаКосты:
— А нас что, правда на остров высадили? Необитаемый?
— Абсолютно, — кивнула парню бравая майор, лениво двинув вверх-вниз тяжёлую челюсть. Скрипел под ногами песок. Гудела толпа. Краны вываливали контейнер за контейнером на белый, песчаный пляж — место высадки. Ветер дул от леса, пряный, тягучий запах зелёной травы мешался со знакомым, химическим — грузовик чадил движками на малом ходу. Эрвин невольно чихнул и отвернулся — корабельный дух ему надоел.
ДаКоста хлопнул себя по щеке, округлил глаза, протянул — детским, обиженным тоном.
— А как же… Цивилизованных мест не нашли?
— Надо было меньше пить в прошлый раз. Сейчас начальство решило, что цивилизация нас испортит. Или мы — цивилизацию. Тот городишко так и не восстановили с тех пор, говорят. Ладно, матрос, отдыхай, раз сказано…
— А где жить? — хлопнул себя по затылку матрос, недоуменно оглядывая шелестящую лесную стену.
Но тут их строгим голосом окликнули — Ирина Строгова уже отловила старшину саперов, построила, сурово отчитала за бардак и недостатки по хозяйственной части. Похоже, говорила по делу — седоусый ветеран соглашался, кивал и чесал затылок, Ирина хмурилась, смешно морщила нос и тыкала тонким пальчиком тому в грудь. Потом обернулась, позвала остальных — помогать. Ветер играючи скинул ей с плеча длинную косу.
