навроде мельницы, вождь отвечал степенно, скупо роняя слова, изредка помогая речи жестами — короткими, как выпад.
Переводчик в ухе хрипел, кашлял, но ничего толкового не переводил. Числительные разве что — но их и так дублировали на пальцах. Эрвин заскучал и оглянулся на свиту вождя. Воины, как на подбор. Такие же, как и вождь, высокомерные, плосколицые, невозмутимые. В кожаных куртках, босые, но с грозно выглядевшими винтовками на плечах. Длинные стволы, полированные ложа, воронёная сталь. «Похоже, они умеют ими пользоваться», — подумал Эрвин, рассматривая крайнего воина в упор. Куртка с бахромой, перья на голове, за плечом — ствол, длиннее его роста. Механизм проверен и прост, металл лоснится от смазки. Шарик на рукояти затвора — гладок и истёрт ладонью до льдистого, злого блеска…
Воин поймал его взгляд, повернулся, оглядев в ответ и Эрвина и Бэху. Эрвина — сверху вниз, короткий флотский шотган — с усмешкой, холодной, презрительной. И с немым уважением посмотрел вверх, на турель с дремлющим на солнце «кольт-браунингом спаркой».
Эрвин намёк понял, потянулся, пересел с места водителя на место стрелка. Задел плечом ствол, спаренные толстые дула повернулись на оси. Как бы случайно — к вождю. Тот и глазом не повёл, лишь следующая фраза прозвучала на полтона ниже. Воин дёрнул лицом, Эрвин усмехнулся, пересчитал глазами воинов с винтовками, понял, что пулемёт если что — не поможет и расслабился, как умел.
То есть достал трубку, кисет, размял в пальцах чёрную, пахучую щепотку. Втянул запах. Воин — тоже. Подошёл поближе, показал на пальцах — меняемся, мол. Переводчик в кои-веки помог, а может жесты оказались выразительные. Пол — кисета чёрного, душистого табака Семицветья — на кукурузную, колючую трубку с коротким, прямым чубуком.
ДаКоста и вождь ударили по рукам. Из бэхи вытащили на товары на обмен — мешок табака, ящик патронов, жёлтый парашютный шёлк, гладкий и блестящий на сгибах. Вождь присел, пощупал мягкую ткань. Защёлкал вдруг языком. Махнул рукой — две высокие, татуированные до глаз женщины вынесли из-за частокола плотные, булькающие на ходу бурдюки. Пару, потом ещё и ещё. ДаКоста поминутно нагибался к их ноше, пробовал, нюхал бесцветную, терпкую жидкость, в немом восторге закатывая глаза. Воины пальцами мерили ткань, негромко спорили гортанными, звонкими голосами. Мешок табаку с поля исчез. Вдруг, Эрвин не успел увидеть — куда. Да и замечать не хотел, вместо этого шагнул к очередному бурдюку, перехватил, отлил немного, в стограммовый стаканчик. И поджог, с одного щелчка зажигалки. Жидкость загорелась синим, чадящим огнём, по деревне поплыл плотный, щелочащий нос спиртовой запах. ДаКоста хлопнул Эрвина по плечу, поднял большой палец вверх — все, мол, хорошо, братан, жизнь прекрасна. Улыбка плясала у него на лице, глаза — большие и пьяные. Жидкость в стакане погасла, прогорев почти на две трети — и впрямь хорошо, для деревенского аппарата. Женщина с тихим плеском закинула в кузов бурдюк.
— Последний, — мотнув головой, крикнул ДаКоста. Эрвин взглядом пересчитал булькающие в кузове бурдюки — вышло прилично, даже с учётом десанта. Хватит… ДаКоста заговорил опять, замахал руками — прощался, наверное. Потом поклонился и ловко запрыгнул в кузов. Заурчал, оживая, мотор. Эрвин потянулся с места, толкнул приятеля в бок — завязывай с вежливостью, мол, братан, нам до темноты назад надо.
ДаКоста обернулся и кивнул. Солнце померкло — сразу и вдруг, грязной полосой легла серая тень на поле, капот и лица. Сверху — хлопанье крыльев, оглушительный клёкот. Эрвин невольно поднял голову. На деревьях запела труба. Клёкот перешёл в визг. Яростный, раздирающий уши визг ложащегося на боевой курс дракона.
Тварь спикировала на деревню из синевы неба — огромная. Кожистые, чёрные крылья закрыли солнце на миг. Сверху, с деревьев, закричали, запели рожки и трубы. Над деревней пронёсся тревожный, переливчатый крик. Жёлтой костью сверкнули когти — на лапах и кончиках крыл — кривые, зазубренные, острые пилы. Распахнулась пасть, обдав людей на земле затхлым кладбищенским духом.
Эрвин прыгнул у пулемёту. С места водителя, вмиг, перескочив меж сидениями. Задрались в небо тупые стволы.
ДаКоста ударил его по руке:
— Не лезь. Местные сами разберутся.
— Курвасса мит… — огрызнулся Эрвин, ругаясь на сбитый прицел.
— Не лезь, тебе говорю, брат. Культурные… эта… особенности, подписку забыл? Какой-то туземный замут с этой птичкой, влезешь — хлопот не оберёшься. Местные знают, что делают…
Оглянувшись, Эрвин понял, что ДаКоста прав. Атака крылатой твари особой паники не вызвала. Запели, заорали сигнальные трубы с площадок на ветвях мачтовых сосен, погасли огни. Плетёные щиты стен упали вниз, схлопнулись, накрывая детей и женщин — быстро, но без лишней суеты. Вокруг по площади — дружный, синхронный лязг. Воины слитно скинули винтовки с плеча, передернули затворы и замерли, выжидая. Плоские лица смотрели ввысь, на пикирующую тварь, спокойно, будто на муху. Босоногий мальчишка подбежал, протянул вождю ружье — длинноствольный автоматический карабин, с золочёным прикладом.
Хлопнул выстрел, в небо, навстречу твари поднялся дымок — не с площади, с южного края деревни. Почти тут же — гортанный клич и новый выстрел. С северного. Пуля чиркнула, выбив искры из костяного гребня на голове. Тварь взмахнула крыльями, заревела, упала вниз — грудью и лапами на кроны деревьев.
Деревню строили с умом. Высоченные, мачтовые сосны согнулись, но выдержали удар крылатой туши. Тварь ревела, тянула вниз клюв, скребла и рвала когтями сплетённые толстые ветви. Выстрелы хлопали снизу — строго по одному, каждый предварялся коротким, гортанным кличем в три ноты. «Будто и впрямь ритуал, — подумал про себя Эрвин, убирая руки с пулемёта, — похоже на то». Воины вокруг вождя так и не сделали ни единого выстрела,
