Поэтесса уже спустилась со ступенек и с радостным воплем: «Спасибо, дружок!» – прижала Петю к могучей груди.
На нас с Лизой напал удушающий приступ смеха с кашлем, когда мы увидели Петино лицо с выпученными от ужаса глазами.
– Очень смешно! – зашипел он.
К счастью, это было последнее выступление, и мы радостно помчались одеваться.
Пока мы с Петей ждали на улице Лизу, застрявшую в гардеробе, из подъезда вышла поэтесса.
Она была одета в потертое пальтишко, явно холодное, на «рыбьем меху», как говорит бабушка. На голове у нее красовался берет непонятного цвета, его она придерживала одной рукой, а другой, на которой болталась продуктовая сумка, она бережно прижимала к себе наш букет, все время поправляя разматывающуюся от ветра хрустящую бумагу.
Несмотря на этот противный пронизывающий ветер, она так радостно заулыбалась и приветственно помахала букетом нам с Петей, стайке воробьев и кусту рябины, на котором еще оставались редкие кисточки с ягодами, что мне стало неловко за наш смех на ее выступлении.
И почему-то вспомнилось, что я утром нагрубила бабушке, которая, обидевшись, ничего не ответила, а как-то вся сгорбилась и ушла к себе в комнату.
Как все сложно в этой жизни!
Я отвернулась и состроила Пете гримасу, но тут появилась Лиза, и мы стали думать, как убить время, куда податься?
На кино денег не было, на пышечную, куда рвался Петя, тоже… Бесплатным было только болтание по Таврическому саду, где было скучно и холодно. Но домой идти никому не хотелось.
– Вечно все упирается в эти деньги!.. – вздыхала Лиза. – Пошли бы сейчас в кино, посмотрели бы «Хроники Нарнии».
– А я бы лучше боевик! – сказал Петя, виртуально прицеливаясь в скамейку. – Бах, бах! Бах! И все мертвы!
Я стала копаться в своей огромной сумке, выкладывая, под общее хихиканье, ее содержимое на скамейку, и тут – ура! – среди учебников обнаружила засохший бутерброд с сыром и прилипшие к нему сто рублей.
Мы быстро запихнули все обратно в сумку, а бутерброд покрошили голубям, которые уже давно топтались у наших ног, нахохлившись от обиды, что их не замечают.
В кафе клубился народ, было тепло и уютно. Когда подошла наша очередь, мы так старательно стали втягивать носом восхитительный запах пышек, что румяная тетка в смешной кружевной наколке, криво сидящей на светлых кудряшках, разулыбалась и щедро посыпала сахарной пудрой наши три штуки.
Подкрепившись и повеселев, мы вернулись в сад, но наша скамейка оказалась занятой.
На ней, сидя на покатой деревянной спинке и поставив ноги на сиденье, торчали две унылые девицы, одетые в короткие черные куртки и полосатые розово-черные гамаши.
Внешне они были очень похожи: обе с крашеными черными челками, свисавшими на глаза, и симметричным пирсингом в ноздрях. Из черных обрезанных перчаток торчали синюшные пальцы с противным черным маникюром на обгрызенных ногтях. Девицы были тощие и напоминали двух голодных комаров с полосатыми ногами.
По всей скамейке темнели отпечатки их башмачищ.
– Готы – идиоты! – заорала Лиза.
– Сами вы идиоты, мы – эмо! – глухо огрызнулись «полосатые», оценивая перевес сил, который был на нашей стороне.
Уходить они не собирались, и нам ничего другого не оставалось, как тоже взобраться на полукруглую спинку.
– Заляпали всю скамейку своими копытами! – зло сказала я.
Девица, сидящая ближе ко мне, вытянула тощую полосатую ногу и очень чувствительно пнула меня по колену.
– Тебе что, делать нечего? – И я в ответ пихнула девицу в бок.
Девица вцепилась в мою сумку и дернула – ручка затрещала и оторвалась с «мясом». Лиза перегнулась через невозмутимого Петю, чтобы посмотреть, что происходит. Петя наклонился вперед, а потом резко откинулся назад. И тут все мы вместе со скамейкой шлепнулись в грязный и заплеванный сугроб.
Некоторое время мы изумленно ползали по грязи среди пивных банок и окурков, отряхивались, собирали вещи, вылетевшие из карманов, и переругивались с девицами. Одна из них опять схватила мою тяжеленную сумку и треснула ею Петю по голове.
После чего мы разошлись.
Глава III
