точное представление о переводческих принципах ленинградской школы: гордой (а не раболепной) верности, точности, честности по отношению к оригиналу, о переводе как искусстве, а не как сердечном порыве.
Не секрет, что, когда мы говорим о дорогих для нас людях, мы невольно проговариваемся, восхищаясь нашими учителями, мы невольно выдаем наши нравственные и профессиональные «мечты» и «надежды». Вспоминая об Эльге Львовне Линецкой, Александра Марковна писала о присущих ее «школе» безусловности профессиональной правды, корпоративном великодушии и личном мужестве, культе знания, породненном с культом вдохновения. Мне повезло вдвойне: я был учеником и Эльги Львовны, и Александры Марковны и имел счастье наблюдать, как передавались этические принципы и профессиональные навыки.
Изумительны переводы А.М. Косс с испанского, португальского, французского, каталанского, переводы поэзии, прозы, драматургии, эссеистики, текстов средневековых, ренессансных, барочных, XVIII, XIX, XX веков, Са ди Миранды, Камоэнса, Пессоа, Сервантеса, Кеведо, Гонгоры, Унамуно, Карпентьера, Кортасара, Льюля, Аузиаса Марка, Фромантена.
Переводы Александры Марковны блистательны. Для нас, знавших ее как учителя, педагога и эрудита, самым удивительным в них было то, что этот блеск и эта глубина рождались – по-ахматовски – из такого великого «сора», как безупречная филологическая подготовка.
Таинственное и могущественное ремесло переводчика позволило Александре Марковне заполнить великими русскими стихами, прежде всего восходящими к испанским и португальским стихам эпохи Возрождения и барокко, ту область, которой в русской культуре, в сущности, не существовало.
И последнее. Великий переводчик не может быть равен великому поэту как поэт. Но он может быть ему равен как творец национальной поэзии, которой не было бы, не будь переводчика, а благодаря ему она, слава Богу, есть:
Боря Дубин
20 августа 2014 года в возрасте 67 лет скончался Борис Владимирович Дубин.
У Хуана Рамона Хименеса есть книга «Испанцы трех миров» об испанцах Испании, Латинской Америки и тех, кто ушел в мир иной. Давно, в студенческие годы, когда я впервые прочитал эту книгу, я понял, что у меня будут друзья трех миров: как правило, недооцениваемые нами друзья-приятели, но также великие единомышленники и собеседники, которые меня не знают, ибо жили давно, а я их узнал по их книгам и которые станут мне дороже первых, и, наконец, те друзья, которых я буду терять. Одно исключение скоро появилось – Боря Дубин, с которым я благодаря Наташе Малиновской и Толе Гелескулу познакомился в середине 1970-х и который стал и другом-приятелем, и кумиром, книги и строчки которого лепили меня, ломали и обтесывали. Теперь появилось и еще одно исключение: он же стал и тем, кого я потерял.
Он во всем был (так мне казалось) абсолютно успешен – красив, мудр, добр, прекрасен в кругу семьи. Авторитетнейший социолог, и был он им еще тогда, когда у нас и социологии, казалось бы, не было и быть не могло, гениальный переводчик поэзии испаноязычной, французской, польской, португальской, замечательный эссеист и поэт, которого знали и любили друзья его юности и которого узнали и полюбили уже сейчас те из молодых, которым он наконец открыл и эту грань своего таланта.
Боря был старше, и я, подслушивая, подсматривая и, наконец, читая, шел следом, иногда буквально след в след, делая благодаря ему те же открытия, которые делала и вся страна, – Мачадо, Вальехо, Милош, Аполлинер, Жакоте, Пессоа, но главное, Борхес. Борхеса он знал и чувствовал так хорошо, что, казалось, Борхес стал таким, каким мы его знаем, благодаря ему, что Дубин и был учителем и наставником самого Борхеса и дома, и в школе и в литературном деле.
Боря был одним из тех переводчиков, которые ни за что не стали бы переводить то, чего не могли бы написать сами. Ни за «Руслана и Людмилу», ни за «Бородино», ни за «Облако в штанах», ни за «Крысолова» Боря не взялся бы. Если на минуту согласиться с тем, что перевод невозможен, то это ведь наивысшая награда и высшая похвала – то, что все эти великие стихи написаны Борисом Дубиным:
То, что Боря Дубин перевел, могло быть в оригинале и не написано. Но написано было, поэтому