прочесть первые строки книги, которая, как он догадался, уже стоила жизни нескольким людям:
«В первой части мы говорили о трагедии, как она посредством сострадания и страха совершает очищение подобных страстей. Теперь же, как обещано, скажем о комедии (а также о сатирах и мимах): о том, как комедия, извлекая приятное из смешного, тоже способна очищать подобную страсть. До какой степени подобная страсть заслуживает внимания — мы говорили уже в книге о душе, заметив, что единственный среди всех животных — человек одарен способностью смеяться. Определим же, какому виду поступков подражает комедия, затем рассмотрим средства, которыми она вызывает смех, и эти средства суть действие и речь. Покажем, как в действии смешное рождается от уподобления лучшего худшему и, наоборот, от неожиданного обмана <...>. Затем покажем, как смешное в речи происходит от двусмысленности, то есть от употребления сходных слов для различных вещей и различных слов для сходных вещей...»9
Таким образом, подтверждается, в частности, упоминанием других книг Аристотеля, что таинственное сочинение — действительно второй том его «Поэтики». Вильгельм прочитывает первую страницу, переводит ее на латынь и начинает торопливо листать книгу дальше. Но что-то ему мешает: поврежденные страницы склеились между собой и в перчатках ему не удается их разлепить. Хорхе подбивает его читать дальше, но Вильгельм этого не делает. Он понял, что ему придется снять перчатки и при-слюнить пальцы, чтобы переворачивать страницы, и тогда он будет отравлен, как до него другие монахи, которые слишком приблизились к истине в своих поисках. И действительно, Хорхе задумал избавляться от любопытных именно так: он увлажнил ядом верхние части страниц, там, где читатель касается их пальцами. Это уникальный способ убийства, когда жертва отравляет себя самостоятельно и получает тем больше яда, чем больше она, нарушив запрет Хорхе, прочитывает.
Но зачем понадобилось одного за другим убивать тех, кто интересуется вторым томом «Поэтики» Аристотеля? Когда Вильгельм задает этот вопрос Хорхе, тот подтверждает догадку, к которой ученый уже пришел сам. Он убивал монахов, чтобы не дать им познакомиться с содержанием этой книги. Потому что речь в ней идет о смехе и смех не осуждается, а, наоборот, становится предметом исследования, для Хорхе же смех — противоположность Веры. Присвоив себе право все подвергать осмеянию, смех открывает путь сомнению, а оно, в свою очередь, враждебно божественной истине:
«„Но что тебя так испугало в этом рассуждении о смехе? Изымая книгу, ты ведь не изымаешь смех из мира“.
„Нет, конечно. Смех — это слабость, гнилость, распущенность нашей плоти. Это отдых для крестьянина, свобода для винопийцы. Даже церковь, в своей бесконечной мудрости, отводит верующим время для смеха — время праздников, карнавалов, ярмарок. Установлены дни осквернения, когда человек освобождается от лишних гуморов, от лишних желаний и замыслов... Самое главное — что при этом смех остается низким занятием, отдушиной для простецов, поруганьем таинства — для плебеев. <...> Но тут, тут, — и Хорхе упорно долбил пальцем по столу рядом с книгой, лежавшей перед Вильгельмом, — тут пересматривается функция смеха, смех возводится на уровень искусства, смеху распахиваются двери в мир ученых, он становится предметом философии и вероломного богословия“».
Итак, смех представляет опасность для веры потому, что он несет с собой сомнения. И опасность этой конкретной книги особенно велика, потому что ее автор — Аристотель, влияние которого в Средние века весьма заметно:
«„Существует очень много книг, посвященных комедии, и очень много книг, восхваляющих смех. Почему именно эта внушала тебе такой ужас?“
„Потому что это книга Философа. Каждая работа этого человека разрушала одну из областей знания, накопленных христианством за несколько столетий. У отцов было сказано все, что требовалось знать о значении слова Божия. Но как только Боэций выпустил свое толкование Философа, божественная тайна Слова превратилась в сотворенную людьми пародию, основанную на категориях и силлогизмах. В Книге Бытия сказано все, что требуется знать о строении космоса. Но достаточно было заново открыть физические сочинения Философа, чтобы произошло переосмысление устройства мира, на этот раз в материальных терминах, в категориях глухой и липкой материи <...> Каждое из слов Философа, на которых сейчас клянутся и святые, и князи церкви, в свое время перевернуло сложившиеся представления о мире. Но представления о Боге ему пока не удалось перевернуть. Если эта книга станет... Если эта книга стала бы предметом вольного толкования, пали бы последние границы“».
Следовательно, не смех сам по себе представляет, по мнению Хорхе, такую серьезную опасность для религии, что это даже оправдывает убийства, — не смех, а то, что его защищает Аристотель. Благодаря известности философа теория о том, что смех — вещь благотворная или хотя бы просто не вредная, может распространиться и потом исподволь подточить все христианское учение. Не позволяя монахам добраться до этой книги, Хорхе совершает, по своим представлениям, благочестивое деяние, что вполне стоит нескольких убийств: это цена, которую нужно заплатить за то, чтобы спасти истинную веру и оградить ее от лишних вопросов.
Как же Вильгельм добрался до истины? Он совершенно точно ни разу не держал в руках ту книгу вплоть до финальной сцены, во время которой он тоже избегает прямого контакта с ней, и, уж конечно, он ее не читал, но тем не менее ухитрился составить о ней достаточно полное представление, так что даже пересказывает Хорхе, о чем в ней говорится:
«Так постепенно в моем сознании стала вырисовываться вторая книга Аристотеля. Вернее, то, чем она должна быть. Я могу пересказать тебе ее почти целиком, даже не читая, не дотрагиваясь до ее смертоносных листов. Комедия рождается в kornai, то есть в крестьянских селениях. Она рождается как потешный праздник, как завершение трапезы или торжества. Она рассказывает не о лучших и знаменитых людях, а о худших, низких, но не опасных и не
