Одно из таких неписаных правил состоит в том, что, когда человек говорит, что прочел некую книгу, мы не пытаемся выяснить, правда ли это. На то есть две причины. Во-первых, жизнь в этом пространстве быстро стала бы невыносимой, если бы в том, что там говорится, не оставалось никакой доли неясности и на все поставленные вопросы нужно было бы отвечать однозначно. А во-вторых, непонятно, как преломляется в этом пространстве само понятие искренности — потому что, как мы уже видели, разобраться, что значат слова «я прочел эту книгу», в высшей степени проблематично.
Объявив, что он не читал «Гамлета», то есть сказав правду или то, что он считает правдой, Рингбаум нарушает главное правило виртуальной библиотеки — что высказываться о непрочитанных книгах разрешается. Так, грубо выставив личную правду напоказ, он превращает это пространство в сцену насилия. Одним этим жестом он обнажает истинный смысл начитанности, образованности — показывает, что все это просто театр, нужный, чтобы скрыть пробелы в образовании, фрагментарность наших знаний. Он не просто обнажается перед другими, а совершает по отношению к остальным психологическое насилие, заставляя их это увидеть.
Реакция окружающих под стать грубости его действий: он слишком резко и определенно повел себя в пространстве виртуальной библиотеки, хотя она предполагает допустимость сомнений, неясности, это ведь игровое пространство. Решившись сказать правду о своем знакомстве с Шекспиром, Рингбаум одновременно обнажает устройство этого пространства, чем обрекает себя на изгнание. Возмездие не заставит долго себя ждать — Дезире рассказывает о нем в конце письма:
«Курьезный случай, скажешь ты, но погоди, сейчас узнаешь продолжение. Через три дня Говард Рингбаум завалился на собеседовании, и произошло это, по общему мнению, потому, что английская кафедра не рискнула дать ставку доцента человеку, публично заявившему, что он не читал „Гамлета“. Весь кампус гудел от разговоров, а в „Стейт дейли“ появился пассаж с соответствующим намеком. Далее. В связи с тем, что на кафедре неожиданно открылась вакансия, они пересмотрели дело Крупа и в результате предложили ставку ему. Возможно, и он не читал „Гамлета“, но его никто об этом не спросил».
Как заметила Дезире, вопрос о том, читал ли «Гамлета» человек, получивший место Рингбаума — которому ничего не оставалось, как покончить с собой, — не самый важный. Важно, что он не нарушает того промежуточного пространства виртуальных книг, в котором мы можем существовать и общаться с другими. И лучше, в самом деле, не рисковать, не разрушать это условное пространство, которое работает как защитный скафандр, и не спрашивать у соискателя, по крайней мере в этом конкретном случае, как у него на самом деле обстоят дела с Шекспиром.
Изучение виртуального пространства и его защитной функции показывает, что говорить о непрочитанных книгах нам мешает не только чувство стыда, отсылающее к историям из нашего детства, но и более серьезная опасность, связанная с нашим собственным образом, который мы культивируем и демонстрируем другим. В кругу интеллектуалов, где написанное слово еще ценят, прочитанные книги воспринимаются как составная часть нашего портрета — именно к ней мы обращаемся, когда упоминаем о нашей внутренней библиотеке и когда берем на себя риск прилюдно обозначить границы этой библиотеки.
В этом контексте книги — прочитанные и непрочитанные — складываются в своеобразный другой язык, который мы используем, чтобы рассказать о себе, чтобы представиться другим людям и общаться с ними. Как и язык, книги помогают нам выразить себя, но, кроме того, они дополняют недостающие фрагменты нашей личности: для этого мы извлекаем из них нужные фрагменты, перекраиваем на свой лад и компенсируем таким образом то, чего нам не хватает.
Подобно словам, книги не только представляют нас, но и меняют. Мы не можем в точности соответствовать тому нашему образу, который они создают, — неполному, идеализирующему или, наоборот, обидному, — образу, в котором стираются наши индивидуальные особенности. И поскольку эти книги часто присутствуют внутри нас в виде малознакомых или забытых фрагментов, мы испытываем неловкость перед этими нашими представителями — за то, что они не полностью нас устраивают и недостаточны, как любой язык.
Выходит, что, говоря о книгах, мы не просто обмениваемся новыми друг для друга элементами культуры и начитанности: в этих тревожных ситуациях, угрожающих нашему нарциссизму, они, как части нас самих, помогают сохранять нашу внутреннюю цельность. Эти обмены не только вызывают чувство стыда, но и угрожают самой нашей цельности, вот почему необходимо, чтобы в виртуальном пространстве, где мы играем свою роль, оставалось место для неясности.
Рингбаум, который стремится превратить игровое пространство, то есть дискуссию о книгах, пространство постоянных переговоров и, следовательно, нечестности, — в пространство истины, оказывается в плену парадокса, который сводит его с ума. Он не может вынести того, что это пространство остается пространством неясности и непременно желает показать себя в лучшем свете, то есть, учитывая особенности игры, придуманной Лоу, в худшем. Ну пусть будет в худшем: Рингбауму, который не терпит неопределенности, так все же менее тревожно, поэтому он вынужден выбрать себе в этом театре именно такую маску, однако, примирив его с самим собой, эта маска доведет его до беды.
