без различия народа, состояния и веры, каждый нуждающийся в помощи нашей и которому мы можем помочь… Наша любовь к ближнему должна простираться… даже на врагов наших». А ведь эта заповедь, особенно в части о врагах, традиционно связывается не столько с иудаизмом, сколько с христианством! Речь идёт здесь, таким образом, об общечеловеческих ценностях, сближающих обе религии. Примечательно, что главным занятием иудеев он объявляет не столь распространённую среди них торговлю и промысел, а гораздо менее популярные земледелие и ремесло (тут он весьма к месту цитирует 128-й псалом Давида: «Если ты питаешься ручною работою, счастлив ты и благо тебе»). Тем самым он настаивал на приобщении евреев к производительной деятельности, что вполне отвечало программным заявлениям российского правительства, политику которого он как государственный чиновник неуклонно проводил в жизнь. Особое внимание он уделяет отношению евреев к их родине: «Мы должны любить наше Отечество, то есть стараться споспешествовать по силам и всеми средствами благоденствию его».
Учебники Мандельштама, введённые Министерством народного просвещения в обязательную программу, встречали неприятие главным образом тех еврейских староверов, кто не желал выходить за рамки традиционного образования. Они распространяли нелепые слухи, что новые школы якобы склоняют учеников к перемене религии, а сам учёный еврей, издававший одно пособие за другим, жирует на кровные денежки своих единоверцев. Ортодоксы превратно толковали тот досадный факт, что пособия сии были непомерно дороги и печатались на средства так называемого «коробочного сбора» – обязательного налога с иудеев. «Покупателей на эти книги не оказалось, – сообщает современник, – их навязывали меламедам [учителям – Л.Б.]. Но так как плата за них (около 20 рублей) превышала иногда весь семестровый заработок меламеда, то её должна была взять на себя община, в виде экстреннего налога».
Находились и лица, которые самого Мандельштама обвиняли в жажде наживы на своих изданиях. Между тем, сохранившиеся о нём воспоминания современников рисуют Леона личностью недюжинной, с неукротимым авторским самолюбием, ощущением значимости собственного труда, чуждой своекорыстию. Вот что говорит о его изданиях очевидец: «Когда Мандельштам приступал к печатанию какой-либо книги, он не справлялся, сколько экземпляров может быть продано в течение такого-то количества лет, а давал распоряжение – отпечатать пять, десять, двадцать тысяч экземпляров. И если книги затем лежали без покупателей в книжных магазинах, то это вызывало в нём не раскаяние, а лишь чувство презрения к современникам, неспособным воспринять добро в большом количестве; и принимаясь за печатание следующей книги, он поступал по-прежнему. Неужели из-за того, что эти невежды не умеют разбираться в том, что есть добро, он станет вдаваться в грошовые расчёты, подобающие лавочникам?»
В 1857 году Мандельштам оставляет службу в Министерстве. Причину сего историки усматривают в его ярком, независимом характере, противостоявшем автократическим замашкам некоторых бюрократов от просвещения. Но, перестав исполнять должность учёного еврея де-юре, Леон продолжал оставаться им де-факто, и это вызывало в нём законную гордость. «Обязанный своим исключительным положением первого еврея, удостоенным университетской степени кандидата, себе одному, своим способностям, энергии и трудолюбию, – замечает его биограф Саул Гинзбург, – соединяя в себе огромную еврейскую эрудицию с обширною и разностороннею учёностью в области филологии и исторического знания, овладев в совершенстве большинством европейских языков, Мандельштам не мог не сознавать своего превосходства над поколением «маскилим» 30-40-х годов, не сумевшим выйти на широкую дорогу европейского образования, не сумевшим даже в область своих еврейских знаний внести необходимую систематичность, дисциплинированность… Он вносил во всё, за что ни брался, широкий размах, крупный аллюр».
И оказавшись в отставке и проживая за границей, Леон Иосифович не оставляет своей просветительской деятельности. Он публикует, преимущественно на немецком языке, капитальные труды по методике изучения Библии и Талмуда. Мандельштам также сотрудничает в ряде немецких, английских и русских периодических изданиях. В 1862 году он издаёт в Берлине «в пользу русских евреев» свой перевод Пятикнижия на русском языке (в 1872 году вышло 2-е издание, дополненное переводом книги Псалмов). И здесь он выступает пионером, ибо это – первый перевод книг Ветхого Завета на русский язык, выполненный евреем. Перевод не был допущен к обращению в России (из-за запрета пользования книгой Священного Писания на русском, а не на церковнославянском языке). Это издание, напечатанное за счёт автора в большом числе экземпляров, существенно подорвало материальное положение Леона. Лишь в 1869 году, на основании именного повеления Александра II, доступ этой книги в империи был разрешён.
Леон не уставал отстаивать интересы своих соплеменников и откликаться на злободневные темы современной ему жизни. Он решительно доказывал несостоятельность обвинений евреев в отсталости и фанатизме, выдвинутых против всего русского еврейства и Талмуда. Мандельштам выступал и как ревностный поборник прав иудеев. Так, в полемике вокруг евреев, развернувшейся в русской печати конца 1850-х годов, он опровергал расхожие антисемитские клише о косности и жестоковыйности иудеев, якобы их извечных неискоренимых пороков. Нет, парировал он, черты эти не национальные, а случайные, привнесённые извне, а потому могут и должны быть преодолены. Народность, пояснял он, заключает в себе историю, законотворчество, литературу, религию, духовное единение, что бережно сохраняется как источник животворной силы. Евреи же вправе гордиться своей историей, столь же древней, как цивилизации Индии или Китая. А всеобъемлющий Еврейский Закон по своей детальной разработанности сравним разве только с кодексом Юстиниана. Еврейская литература охватывает все области знания, так что наука в Европе в значительной мере базируется на раввинских произведениях. Что до религии, то именно она одушевляет в еврее чувство причастности к своему народу.
Интересна и его статья «Несколько слов о евреях вообще и русских евреях в особенности» («Русский инвалид», 1859, № 58). Говоря о евреях как о наиболее образованном народе в Европе, как о творцах образцов юриспруденции и открывателях научных законов задолго до европейцев, Мандельштам задаётся (риторическим) вопросом, почему именно в России образованные евреи не имеют тех гражданских прав, которыми обладают самые низшие
