Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

знаменательные слова:

Но пускай победных лавров
Не дождусь я до конца, –
Я погибну славной смертью,
Смертью честного бойца.

С. Я. Надсон. Стихотворения. – Изд. 27. – Спб., 1913.

Надсон, этот «вечный юноша» русской поэзии, ушёл из жизни в неполные 25 лет. Ему, по словам критиков, сопутствовала «острая лихорадочная популярность». Одно время он был наиболее читаемым русским поэтом. Пик его славы пришелся на конец XIX – начало XX века, когда его произведения издавались в сотнях тысяч экземпляров (превысив даже тиражи признанных русских классиков); они переведены на английский, французский, немецкий, итальянский и польский языки и положены на музыку Антоном Аренским (1861-1906), Юлием Блейхманом (1868-1909), Александром Бородиным (1833-1887), Рейнгольдом Глиэром (1874-1956), Цезарем Кюи (1835-1918), Эдуардом Направником (1839-1916), Сергеем Рахманиновым (1873- 1943), Владимиром Ребиковым (1866-1920), Антоном Рубинштейном и др.

Но символично, что в начале XX века по стихотворениям Надсона постигали красоту русского языка учащиеся еврейских школ: стихи эти вошли в хрестоматию Льва Шахрая «Русское слово еврейским детям» (1909), переизданную дважды. Целью этого пособия было «внушение ребёнку любви и беззаветной преданности к родине, а с другой стороны, глубокого уважения и горячей привязанности к своей национальности».

Семён Яковлевич Надсон, как точно сказали о нём, был «заражён болью» еврейского народа. И помимо громкой славы русского поэта, он снискал себе славу бойца с антисемитизмом. Честного бойца. И этим притягателен вдвойне.

Сеятель. Семён Фруг

Судьба Семёна Фруга была типичной для еврейского национального литератора того времени: бурная популярность у соплеменников при жизни и полная безвестность после смерти. Ведь после Октябрьского переворота созданные им произведения оказались не ко двору: Фруга окрестили «трубадуром сионизма» и, понятно, сочинения его в СССР ни разу не переиздавались.

Ранним сентябрьским утром 1916 года стотысячная толпа заполнила центр Одессы, движение на некоторых улицах было приостановлено. А люди, облачённые в траур, нескончаемым потоком всё шли и шли за гробом, провожая в последний путь поэта Семёна Григорьевича Фруга (1860-1916). В редакции еврейских изданий со всех сторон летели скорбные письма, телеграммы соболезнования, стихотворные эпитафии. А кто-то вспомнил в связи с кончиной поэта его собственные слова:

Не стало одного и тщетно ждать другого.
Не плачьте! Над его могилой в этот час
Рыдает Библии забытой нами слово,
И не о нём, – о нас!..

Чем же так привлекала современников его поэзия? Не претендуя на полноту, попытаемся проследить некоторые вехи литературной судьбы этого полузабытого, но исключительно яркого и самобытного художника. Исследуя художественную лабораторию Фруга, мы не будем забывать о еврейской и русской литературных традициях, которые одушевляли его творчество; о российской действительности, из которой оно произрастало; о поставленных им актуальнейших вопросах своего времени. Как мы покажем, вопросы эти остро злободневны и сегодня, особенно в контексте русско-еврейских отношений.

Семён Фруг родился в Новороссии, в еврейской земледельческой колонии. Здесь необходим исторический экскурс, поскольку феномен еврея-хлебопашца в Российской империи большинству современных читателей совершенно не известен. Между тем, ещё в 1775 году, когда разрабатывались проекты привлечения новых поселенцев в южные губернии России, светлейший князь Григорий Потёмкин-Таврический (1739-1791) настоял на водворении туда «хоть жидов». Он представил целую программу привлечения иудеев в Новороссию, чтобы как можно скорее развернуть торговлю на отвоёванных землях: в течение семи лет не взимать с них налогов, обеспечить защиту от мародёров. Иудеям разрешалось открывать синагоги, сооружать кладбища и т. д. Для увеличения народонаселения края поощрялся ввоз в Новороссию женщин из еврейских общин Польши: за каждую такую потенциальную невесту светлейший платил 5 рублей. Вскоре Екатеринослав и Херсон стали частично еврейскими городами.

Мысль о том, чтобы приохотить русских евреев к земледелию, приписывается российскому поэту и царедворцу Гавриилу Державину (1743-1816), которого император Павел I (1754-1801) в 1799 году командировал в Белоруссию расследовать жалобы на владельца Шклова графа Семёна Зорича (1745- 1799), угнетавшего как иудеев, так и русских крестьян. Виновником всех зол Державин, однако, объявил евреев, по его словам, «неопрятных, ленивых, праздных и злых». Затем в 1800 году последовала вторая его инспекция в тамошние края для расследования причин голода населения, и опять к делу он подошёл с внутренним убеждением, что «причиною истощения белорусских крестьян суть жиды». Плодом крайней неприязни к народу Израиля явилось державинское «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев» (1800). В сем документе, ставшем впоследствии хрестоматийным для антисемитов, говорилось об органическом неприятии евреями производительного труда («тунеядцы, они обманами и пронырством пребывали в изобилии за счёт своих гостеприимцев, не занимались ремёслами и хлебопашеством»). Державин предлагает для «исправления» евреев создать из них особый класс сельских тружеников и поселить их на юге империи для освоения ещё не обжитых степных земель. Одновременно с Державиным свою записку об экономическом положении евреев представил и литовский губернатор Иван Фризель (1760-1810). Он не только говорил о важности приобщения евреев к хлебопашеству, но и предлагал уравнять их в правах с однодворцами. Иными словами, в отличие от Державина, он хотел превратить иудеев в полноправных российских граждан.