нельзя положиться. Если семья не примет мер и не поможет школе в воспитании у мальчика характера, учительница снимает с себя всякую ответственность. 'Это уже не первый раз' - стояло там. Какая-то угроза таилась в этих словах, от страха он весь покрылся испариной.
Кто-то отпирал входную дверь. Енс ринулся к книжной полке и стал шарить на ней. Вошла мать.
- Почему ты дома?
- Я должен взять одну книжку.
- Это ты кипятил воду?
- Да, я хотел выпить какао, потому что проголодался.
- У вас что, большая перемена?
- Ага.
- Но тебе, наверное, пора бежать?
- Ну, да.
- А как же какао?
- Ладно, обойдусь.
Он выбежал, не взглянув на мать, только по сладковатому запаху понял: она побывала в парикмахерской. Он бежал и думал: это ее маленький грех, то, что по пятницам она ходит в парикмахерскую и почему-то держит это в глубокой тайне. Как будто мы с отцом не позволяем этого - да мы ей все готовы отдать! Самая замечательная мама на свете.
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ, СУББОТА
Енс Кристиан прогулял школу и в субботу. До воскресенья оставался лишь один день.
Письмо он запихнул за поднос, висевший на стене: никто никогда к нему не прикасался. Письмо уже сильно помялось, ведь он прятал его где только придется, да еще и распечатывал, а вчера вечером снова заклеил. Поскольку дома он клея не нашел, пришлось взять у отца резиновый клей для велосипеда. Теперь от письма пахло бензином.
Стоило кому-то взяться за ручку двери, как у Енса начиналось такое сердцебиение, что он цепенел и не мог проглотить ни кусочка. В этот день он решил наконец обо всем рассказать - и будь что будет. Ясно, что хуже быть не может. Он пытался по-своему трезво отнестись к случившемуся, пытался заглянуть в будущее и уже оттуда посмотреть на все, что произошло, как на пустяковый эпизод.
Главное - как можно скорее сбросить с сердца этот камень. Сказать обо всем открыто, неважно где, неважно когда, пусть в середине разговора, даже если это погасит чью-то улыбку, испортит кому-то настроение, прервет чей-то рассказ.
Все утро бродил он по окраине. Письмо лежало у него за пазухой. Оно было сильно измято, и он попробовал переписать его. Полдня вчера он переписывал письмо, подражая почерку учительницы. Но ничего не получилось. Учительница писала светло-синими чернилами, с нажимом, уверенно и красиво и совершенно ровными строчками. Пока он переписывал, письмо, написанное учительницей, становилось все хуже, все грязней. На нем появились жирные пятна. Конечно, его еще можно было прочесть, но выглядело оно ужасно. Письмо подтверждало, как много беспокойства уже причинило. Оно в чем-то походило на самого Енса: какое-то неопрятное, отталкивающее, не внушающее доверия.
А Енс еще и не показал его, и никто не знает, что он прогуливал школу, что он вскрыл это письмо, пытался солгать и выкрутиться.
Но кто скажет, во всем ли надо ему признаваться. Может, достаточно сказать, что он просто боялся отдать письмо родителям? Значит, он знал, что в нем написано? Нет. А чего же он тогда боялся? Ну, мало ли...
Нет, надо сказать, что он боялся потому, что солгал учительнице и знал, что отец не терпит лгунов.
Но зачем же он продолжал лгать и дальше? Спрятал письмо и одной ложью прикрыл другую, хотя знал, что отец будет очень огорчен.
Нет...
Надо бежать домой, отдать письмо, увидеть огорченные лица родителей, стерпеть все, что ему скажут, признаться во всем, в чем нельзя не признаться.
Енс прибежал домой, вошел в комнату и на глазах у всех вытащил спрятанное письмо.
В гостиной вместе с родителями был и Рикард. Он приехал на две недели на каникулы. Было видно, как все радовались этой встрече.
- Что это у тебя было в руке, когда ты вошел? - уже после спросил отец.
- А, ничего, - ответил Енс.
ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ, ВОСКРЕСЕНЬЕ
Воскресенье. Десять часов утра. Люди, одетые в черное, направляются в церковь, а колокола все звонят и звонят, будто этим звоном хотят обратить в прах весь город.
Вот было бы здорово!
Мальчик стоит в переулке и смотрит на раскачивающиеся колокола. Каждые пятнадцать минут своим звоном созывают они в божий дом людей, одетых в черное. Каждый раз, когда они отзвонят, а звук, стиснутый узкой улочкой, еще плывет между домами, четыре вороны взлетают с деревьев и располагаются на колокольне. Но стоит колоколам ударить - и испуганные птицы разлетаются в стороны, но всякий раз возвращаются, стоит только стихнуть этому оглушительному трезвону. Неужели они так быстро забывают, эти птицы?
За окнами в красных глиняных или латунных горшках растут беззаботные растения, их поливают, а они просто растут и растут и никого не огорчают. Совсем как Рикард.
Рикард спросил, не хочет ли Енс прогуляться. Не у всякого есть брат на шесть лет старше, который спрашивает тебя, не хочешь ли ты с ним прогуляться. И Енс ответил, что, конечно, хочет. Потому он здесь и стоит.
Он стоит и размышляет: сказать или не сказать обо всем Рикарду? А что, это мысль. Пойти погулять с Рикардом и по дороге признаться и попросить Рикарда все уладить.
Нет, это было бы трусостью. Рикард всегда так радуется, когда приезжает домой. Рикард - молодец. Он - родительская гордость.
Но ведь и Енс - гордость. Был.
Колокола вновь закачались. Еще страшнее теперь звон, словно колокола решили разрушить этот грешный мир. Понемногу они начинают спотыкаться. Все чаще и чаще бьют вразброд. А потом снова бьют все вместе и слаженно. И левый колокол все время опережает правый.
Нет, он не может признаться Рикарду. И потом, история стала такой длинной, что, если попытаться правдиво рассказать ее, потребуется много времени. А ведь главное - успеть рассказать все, прежде чем увидишь выражение их лиц, успеть до того, как они вынесут свой приговор.
А история такая длинная.
И уж больше весь день ни о чем другом говорить не будут.
Теперь все так осложнилось, все так запуталось - он хорошо это понимает, - скорее всего, его осудят еще суровее, чем он того заслужил. Хотя заслужил он достаточно. Все так неудачно обернулось: каждый день тянул за собой следующий, и его поступок обрастал, как корой, ложью, и теперь самое главное - заставить их понять это.
Но почему они должны понять? Поймут они, может, после, когда как следует поразмыслят, все обсудят и взвесят. Тогда они увидят, как несладко ему было с той самой минуты, когда он впервые решился утаить письмо. Но он не в силах дождаться этого 'после'. Ему не выстоять в том потоке несправедливости, который на него обязательно обрушится поначалу. Это и есть то главное, чего он больше всего боится: они под первым впечатлением вынесут ему приговор, не разобравшись и преувеличив его вину. Такую несправедливость ему не вынести.
В оцепенении он слушает колокольный звон и вдруг понимает: да, да - они оценят это так, как если бы он действительно совершил преступление. В их глазах вина его будет непомерно велика.
Да, вот так. Церковные колокола смолкли. На улице становится совсем тихо. Окна домов глазеют на прохожих. Люди входят в дом божий, и оттуда доносятся приглушенные звуки органа.
Если он совершит что-то более страшное, действительно ужасное, тогда мера вины и наказания сойдутся, тогда справедливо, что домашние огорчатся или придут в ярость, или что там еще... Ведь сейчас уже невозможно объяснить, как все было с этим проклятым письмом.
Он вынул вдруг письмо и рассмеялся. Так этого он все время боялся?! Он, готовый сейчас совершить нечто ужасное.
Он поднял письмо кверху и на просвет прочел роковые слова: 'безответственный', 'характер', 'ложь'. Ха!
Он держит письмо двумя руками и рвет его пополам. Потом еще пополам. И еще, и еще... А сейчас я им покажу. Он лепит снежный ком и озирается на сверкающие окна. Ха! Разбить окно - это что? Ребячьи шалости! Нет, лучше он сделает что-нибудь такое, о чем пишут в газетах.
Он стоит неподвижно под церковными колоколами, замолкшими где-то там, в вышине. В его воображении одно преступление сменяется другим: кражи, побеги, преследования, убийства, потайные двери, темные закоулки, реки, окутанные туманом, мчащиеся автомобили, выстрел из-за угла, кровь на панели. Ордер на арест, особые приметы, побег за границу, проезд зайцем, ураган, мятеж, кораблекрушение. И, наконец, герой, спасающий всех от беды. Мальчик, с которым обошлись так несправедливо, что довели до преступления. Он ничего не боится. Все прощено. Мама и папа. И Рикард.
Рикард был родительской гордостью. Внезапно именно на этой мысли он останавливается. Рикард когда-нибудь совершал дурные поступки? Когда он стал родительской гордостью? Рикард смелый, умный, примерный. Рикард, который любит природу.
Енс Кристиан с искаженным лицом стоит на пустынной улице и кричит:
- Черт!!
Эхо, ударяясь о стены соседних домов, повторяет:
- Черт!
Он стоит, зажав в руке обрывки письма. Потом разжимает кулак, и осенний ветер подхватывает клочки бумаги. Теперь он знает, что возврата нет. Жизнь началась десять дней назад. Все, что было до этого, - лишь введение в жизнь, случайный, ложный путь. Сейчас он уже стал на путь преступления. А с Рикардом он еще рассчитается. Кулаками, а может, и ножом. Да, ножом. Он заставит его признаться, что он подлец и лицемер и что именно он, Рикард, виноват в том, что жизнь бедняги Енса стала невыносима. И потом Енс расскажет всю правду родителям.
Он медленно бредет домой, совершенно не представляя, что делать. Но что-нибудь он непременно сделает.
Мальчик останавливается перед дверью в гостиную. Пока еще у него нет ножа. И не потому, что он струсил, нет, он просто не успел еще его раздобыть.
