нейтральными единицами»[75]. Добавим к этому от себя, что Даль, по-видимому, очень заботился о том, чтобы не утерять украинский колорит повести, а Квитка был убежден, что он и без особых усилий никуда не денется. Как бы то ни было, по нашим наблюдениям, в переводе Даля больше украинизмов, чем в переводе Квитки.
«Праздник мертвецов», посвященный, к слову сказать, именно «Казаку Владимиру Луганскому», – одна из самых коротких повестей сборника: всего полтора десятка страниц, и происходящее на их протяжении даже трудно назвать сюжетом. Был себе муж да жена. Мужа звали Никифором, а жену Приською. Никифоров отец был большой бездельник, спился да свелся ни к чему. «Недаром говорят: недалеко откатилось яблочко от яблони: у Никифора была вся натура отцовская. Воряга такой, что ни с чем не расстанется, и цыгана проведет и нищего обкрадет. А пить? Так не перепьет его и Данилка, вот что у того барина, что подле нас живет да что за его каретою на запятках трясется в изукрашенном кафтане да в обшитой шляпе, как тот вареник свернутой. Тот ужасно пьет, а Никифор еще и горше его!»
В такой же безыскусной тональности ведется все повествование: как пропил Никифор все свое хозяйство, как выкупала его Приська из-под караула да из острога, как била его, чтоб отворотить от горелки. И вот случилось невиданное: обступили его мертвецы. Стоит перед ним Охрим Супоня, что еще прошлого года умер, Юхим Кандзюбенко, что умер после побоев на вечерницах. «Оглянулся туда, и там мертвецы, оборотится сюда, и тут мертвец; куда ни глянет, все мертвецы, все мертвецы, такие, что и недавно померли, и такие, что он их едва помнил…» Общался он с ними, как с живыми, но… «Шарах! Рассыпалися наши мертвецы, и кости загремели, как будто кто мешок медных денег высыпал!..
Смотрит Никифор… Нет ни отца Никиты, ни пана дьяка, ни старых, ни молодых, ни девок, ни парубков… Осталися на кладбище одни могилы, как и вчера были». Как и у современников Квитки: у Гоголя, у Владимира Одоевского, фантастичность сюжета лишь острее оттеняет правду быта, а у Квитки именно малороссийского быта, который он так досконально знал и так любовно воспроизводил. Писатель приводил этот бесхитростный, по существу бессюжетный рассказ как пример того, что местное, т. е. малороссийское в русское не оденешь. «Это легенда, местный рассказ, ежегодное напоминание в семье на заговены о „Терешке, попавшемся к мертвецам с вареником“. Рассказанное по-нашему, как все передают это предание, нравилось, перечитывали, затверживали. Перешло в русское – и вышло ни то ни се…»[76] В другом письме он характеризует «Праздник мертвецов» как «простонародное предание, из рода в род передаваемое»[77]. И действительно, повесть насыщена фольклорными оборотами, пословицами, фразеологизмами: «недалеко откатилось яблочко от яблони», «без подпалки и дрова не горят», «за битого двух небитых дают», «горбатого и могила не исправит», «часом с квасом, а порою с водою» и т. п.
Нельзя, однако, не видеть, что это предание писатель умело насыщает реальным содержанием. Сцена, когда Приська нещадно лупит мужа в надежде отучить его от пьянства, отражает его знание крестьянских нравов. Находят себе место и социальные мотивы: описания жульничества и взяточничества уездных чиновников, «благоденствие» мертвецов на том свете, где барщины нет, за подушные не тянут, атамана слыхом не слыхать. Мертвецы отстаивают равенство: «Нет никакого старшого! И все мы тут равны! Прошло панство!», проповедуют сложившееся в народе вековое представление о справедливости: «…все нищим подавали, да бедных снабжали, да с неимущим последним куском хлеба разделялися <…>…вынимай свой гостинец, да смотри, чтоб ты поделил его на части; чтоб каждому, сколько нас тут есть, чтоб всякому достало: и старому и малому, всем поровну, и чтоб ни одному ни больше, ни меньше. Когда же не разделишь хорошо, что кому-нибудь не станет, или кому больше, а иному меньше будет, то тут тебе и аминь! Таки вот тут тебя и разорвем на маленькие кусочки. Вот что».
Повесть вызвала полное одобрение О. М. Бодянского, причем именно теми достоинствами, которые он усмотрел в «Солдатском портрете» и которыми оба эти произведения были несходны с «Марусей». Он отметил, что она «тоном своим сходна с первою (т. е. с „Солдатским портретом“. –
Хотя «первая книжка» «Малороссийских повестей» Квитки вышла в Москве, повести эти были напечатаны на украинском языке, или, как чаще говорили в ту пору, на малороссийском наречии. Это был, конечно, не тот украинский язык, на котором они печатаются в наши дни, и чтобы современный читатель получил хоть какое-то представление о том, каким увидели их современники Квитки, приведем несколько начальных строк первой повести: «Був соби колись то, якийсь то маляр… ось на уми мотаетца, як ёго звалы, та не згадаю… Ну, дарма; маляр, та й маляр. И що був за скусний. Там морока ёго зна, як то гарно малёвав! Чы вы братикы, що чытаете, або слухаете, сюю кныжку, думаете, що вин так малёвав соби просто, абы як, що тилки розмиша краску: чы червону, чы бурякову, чы жовту, та так просто й маже чы стил, чы скрыню. Э, ни; трывайте лишень! – такы що вздрыть, так з нього патрет и вчеше; хоч бит оби видро, або свыня, такы жывисенько воно не тилкы посвистыть, та й годи!»
Решение издавать эти произведения именно так было для Квитки принципиально важным, вопросы языка он неоднократно и детально обсуждал в письмах, особенно в письмах к Плетневу. С языком он связывал самые коренные проблемы: создания и правильного понимания своих произведений: «Живя в Украине, приучася к наречию жителей, я выучился понимать мысли их и заставил их
