Просто тогдашняя справедливость смешивается с равноправием. Бог поколеблен, и справедливость ради достижения равенства должна нанести ему последний удар, напав на его непосредственного представителя на земле. Противопоставление естественного права праву божественному и принуждение последнего к сделке, имевшее место в 1789–1792 годах, уже разрушало божественное право. Милость ни с кем не входит в сделку. Она может пойти на кое-какие уступки, но никогда не уступит в главном. Впрочем, этого недостаточно. Если верить Мишле, Людовик XVI и в тюрьме все еще хотел быть королем. Таким образом, в принципиально новой Франции побежденный принцип все еще заявлял о себе в тюремном застенке, движимый одной силой существования и верой. У милости и справедливости есть одна — но только одна — общая черта: стремление к полной и абсолютной власти. Как только они вступают в конфликт, начинается борьба не на жизнь, а на смерть. «Мы хотим не осудить короля, — безапелляционно заявляет Дантон, лишенный хороших манер настоящего юриста, — мы хотим его убить». В самом деле, если отрицают Бога, приходится убивать короля. Судя по всему, на казни Людовика XVI настоял Сен-Жюст, но когда он восклицает: «Определить принцип, согласно которому, возможно, умрет обвиняемый, — это значит определить принцип, по которому живет судящее его общество», — он показывает, что короля убивают философы: король должен умереть во имя общественного договора[30]. Это требует пояснения.
Новое Евангелие
Сочинение Руссо «Об общественном договоре» — это прежде всего исследование легитимности власти. Написанная с точки зрения права, а не фактического положения вещей[31], эта книга ни в коем случае не является сборником социологических наблюдений. Она посвящена изучению принципов и уже в силу этого носит полемический характер. Традиционная легитимность, полагает автор, якобы имеющая божественное происхождение, так и не достигнута, поэтому должна возникнуть новая легитимность, основанная на других принципах. Книга «Об общественном договоре» — это своего рода катехизис, во всяком случае, если судить по догматической тональности и языку. Как 1789 год завершает завоевания английской и американской революций, так и Руссо доводит до логического завершения теорию договора, сформулированную Гоббсом. Сочинение Руссо дает расширенное толкование и догматическое изложение новой религии, место Бога в которой занимает разум, неотличимый от природы, а его представителем на земле вместо короля является народ как носитель всеобщей воли.
Критика традиционного порядка столь очевидна, что уже в первой главе Руссо старается доказать, что гражданский пакт, лежащий в основе формирования народа, предшествует пакту между народом и королем, на основе которого формируется королевство. До Руссо королей творил Бог, а короли, в свою очередь, формировали народы. Начиная с «Общественного договора» народы образуются сами по себе, после чего производят королей. О Боге речь пока вообще не заходит. Здесь перед нами политический аналог ньютоновской революции. Итак, источником власти является уже не произвол, но всеобщее согласие. Иначе говоря, власть перестает быть тем, что она есть, и становится тем, чем она должна быть. По счастью, утверждает Руссо, то, что есть, неотделимо от того, что должно быть. Народ является сувереном «уже в силу того, что он всегда есть все то, чем он должен быть». По поводу этой логической ошибки мы можем заметить, что разуму, на который в то время было принято ссылаться, в этом построении отводится далеко не самое почетное место. Очевидно, что с «Общественным договором» мы присутствуем при рождении очередной мистической конструкции, которая постулирует всеобщую волю как Бога. «Каждый из нас, — пишет Руссо, — передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого»[32].
Эта политическая личность, став суверенной, определяется и как божественная личность. Действительно, она обладает всеми атрибутами божественной личности. Она непогрешима, ибо суверен не может стремиться к произволу. «В силу закона разума ничто не совершается без причины». Она полностью свободна — если верно, что абсолютная свобода есть свобода по отношению к самому себе. Таким образом, Руссо заявляет, что, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, — это противоречило бы самой природе политического организма. Она неотчуждаема и неделима и в конечном итоге ставит своей целью разрешить великую теологическую проблему — противоречие между божественным всемогуществом и божественной невиновностью. Общая воля, чья власть не знает границ, диктует каждому образ действий. Но наказание, ожидающее того, кто отказывается ей повиноваться, на самом деле есть не что иное, как способ его «принуждения к свободе». Обожествление завершается, когда Руссо, отрывая суверена от его корней, приходит к выводу о различии между общей волей и волей всех. Это заключение можно логически вывести из предпосылок Руссо. Если человек от природы добр, если его природа тождественна разуму[33], он сумеет проявить совершенство разума — при условии свободы и естественности самовыражения. Поэтому он не может пересматривать свои решения, которые отныне ему не подчиняются. Общая воля — это прежде всего выражение всеобщего разума, а он носит категоричный характер. Новый Бог родился.
Вот почему в «Общественном договоре» чаще всего встречаются такие слова, как «абсолютный», «священный», «нерушимый». Определяемый подобным образом политический организм, законом для которого является священная заповедь, есть не что иное, как суррогат мистического тела мирского христианства. Впрочем, «Общественный договор» заканчивается описанием гражданской религии, что делает Руссо провозвестником современных обществ, исключающих не только оппозицию, но и нейтралитет. Действительно, Руссо первым в Новое время провозгласил символ гражданской веры. Он первым
