Критика формальных ценностей не могла не затронуть идеи свободы. Стоило признать невозможность появления в результате одного только бунта свободного индивидуума, о котором мечтали романтики, как пришлось включить в исторический процесс и свободу. Свобода обернулась борьбой, она есть, пока продолжается борьба. Отождествленная с динамикой истории, она не сможет воспользоваться собой же, пока история не остановится и не будет создан всемирный Град. До тех пор каждая из ее побед будет оспорена и выхолощена. Немецкий народ освобождается от угнетателей-союзников, но ценой свободы каждого немца. Отдельные индивидуумы в тоталитарном обществе не свободны, хотя коллективный человек свободен. В конце концов, когда Империя освободит весь род человеческий, свобода воцарится над стадами рабов, которые будут свободны, по крайней мере от Бога и вообще от любой трансцендентности. Это яркий пример чуда диалектики — перехода количества в качество: мы охотно называем свободой тотальное рабство. Впрочем, как и в других примерах, приводимых Гегелем и Марксом, не существует никакой объективной трансформации, есть лишь субъективная смена наименования. Чудес не бывает. Если единственная надежда нигилизма заключается в том, чтобы миллионы рабов в один прекрасный день смогли образовать освобожденное навсегда человечество, то история есть не более чем безнадежная мечта. Историческая мысль должна была освободить человека от покорности Богу, но это освобождение требует от него абсолютного подчинения будущности. Если раньше приникали к алтарю — теперь обращаются к бессменной партии. Вот почему эпоха, дерзко именующая себя бунтарской, на деле предлагает выбор из разных видов конформизма. Подлинная страсть ХХ века — это закрепощение.
Но и общей свободы добиться ничуть не легче, чем свободы индивидуальной. Чтобы обеспечить господство человека над миром, необходимо отсечь от мира и человека все, что не подчинено Империи, все, что вырывается за рамки количественного анализа, и процесс этот бесконечен. Он распространяется на пространство, время и людей, то есть на все три измерения истории. Империя — это одновременно война, обскурантизм и тирания, отчаянно вопящая, что она есть братство, истина и свобода: к этому она принуждается постулатами своей внутренней логики. Наверное, в сегодняшней России и даже в ее коммунизме есть какая-то правда, отрицающая сталинскую идеологию. Но эта идеология обладает собственной логикой, которую мы должны вычленить и показать, если мы хотим, чтобы революционный дух избежал окончательного краха.
Циничная интервенция западных армий во время советской революции показала русским революционерам, помимо всего прочего, что война и национализм столь же реальны, как и классовая борьба. За неимением международной пролетарской солидарности, которая должна срабатывать автоматически, ни одна революция в отдельно взятой стране не могла рассчитывать на победу, пока не сложится новый международный порядок. Начиная с этого времени пришлось признать, что построение Всемирного Града возможно лишь при двух условиях. Либо революции происходят практически одновременно во всех крупных странах, либо в результате войны гибнут буржуазные нации: или перманентная революция, или перманентная война. Как известно, первая точка зрения чуть было не победила. Наивысшей степени революционные надежды достигли в Германии, Италии и Франции. Но подавление этих революций и последующее укрепление капиталистического строя сделали войну реальностью революции. Философия века Просвещения закончилась введением в Европе комендантского часа. В силу исторической логики и логики учения Всемирный Град, который должен был возникнуть в результате стихийного восстания униженных и оскорбленных, постепенно оказался поглощен Империей, навязанной силовыми методами. Энгельс, поддержанный Марксом, холодно соглашался с подобной перспективой, когда в ответ на бакунинское «Воззвание к славянам» писал: «Ближайшая мировая война сметет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные нации. Это тоже составляет часть прогресса». По мысли Энгельса, этот прогресс должен был смести с лица земли царскую Россию. Сегодня русская нация перевернула направление прогресса. Война, как холодная, так и горячая, состоит на службе у мировой империи. Но революция, уже имперская, заходит в тупик. Если она не отказывается от своих ложных принципов ради возвращения к истокам бунта, она просто означает сохранение на несколько поколений, вплоть до стихийного разложения капитализма, тотальной диктатуры над сотнями миллионов человек; если же она хочет ускорить возникновение Всемирного Града человеческого, она означает атомную войну, которой не желает и после которой, впрочем, любой город сможет воссиять разве что на руинах. Мировая революция, согласно закону той самой истории, которую она неосторожно обожествила, обречена на полицейщину или бомбу. Вместе с тем она впадает в дополнительное противоречие. Принесение в жертву морали и добродетели, согласие на использование любых средств при постоянном оправдании конечной целью возможны, только если вероятность достижения цели не выходит за рамки разумного. Вооруженный мир в силу бесконечного сохранения диктатуры предполагает бесконечное отрицание этой цели. Кроме того, опасность войны делает вероятность осуществления этой цели ничтожно малой. Расширение Империи на все мировое пространство есть неизбежная необходимость революции ХХ века. Но эта необходимость ставит ее перед последней дилеммой: выковать себе новые принципы или отказаться от справедливости и мира, к окончательному господству которых она стремилась.
Пока завоевано еще не все пространство, Империя вынуждена стремиться к господству над временем. Отрицая всякую устойчивую истину, она доходит до отрицания самой низкой формы истины — исторической. Она переносит революцию, пока не свершившуюся в мировом масштабе, в прошлое, которое упорно отрицает. В этом она по-своему логична. Всякая связь между прошлым и будущим, не являющаяся чисто экономической, предполагает наличие некоей константы, которая в свою очередь отсылает нас к человеческой природе. Глубинная связь между цивилизациями, установленная Марксом как человеком высокой культуры, таила в себе опасность выплеснуться за рамки его концепции и выявить некую естественную преемственность, более широкую, чем экономическая. Постепенно русский коммунизм оказался перед необходимостью рубить за собой мосты и переносить решения, основанные на этой преемственности, куда-то в будущее. Отрицание гениальности еретиков (при том, что почти все гении — еретики), достижений цивилизации и искусства в той мере, в какой оно не вписывается в исторический процесс, отказ от живых традиций постепенно загоняют современный марксизм во все более узкие
