падению «богородицы», порождающей на земле нового божественного сына:
О Матерь Божья,Спади звездойНа бездорожье,В овраг глухой.<… >Окинь улыбкойМирскую весьИ солнце зыбкойК кустам привесь.И да взыграетВ ней, славя день,Земного раяСвятой младень.(1917) [1, с. 119–120]«Матерь Божья» у Есенина – один из ликов божественной природы. Можно обойтись и без прямого называния:
Тучи с ожерёбаРжут, как сто кобыл,Плещет надо мноюПламя красных крыл.Небо словно вымя,Звезды как сосцы.Пухнет Божье имяВ животе овцы.Верю: завтра рано,Чуть забрезжит свет,Новый под туманомВспыхнет Назарет.Новое восславятРождество поля,И, как пес, пролаетЗа горой заря. (1917) [1, с. 106]Порою поэт мыслит себя в утробе Бога, частью Бога, богомладенцем. Бог везде: и сверху, и снизу, и в небе, и в сини морской:
О Боже, Боже, эта глубь —Твой голубой живот.Златое солнышко, как пуп,Глядит в Каспийский рот. [1, с. 141]Бог, порождаемый поэтом, может творчески и трагически для всей богозданной твари переделывать земной мир:
Сойди на землю без порток,Взбурли всю хлябь и водь,Смолой кипящею востокПролей на нашу плоть. [1, с. 141]А самому поэту следует вернуться в небесное лоно:
Да опалят уста огняЛюдскую страсть и стыд.Взнеси, как голубя, меняВ твой в синих рощах скит. (1919) [1, с. 142]И Родина-Русь как уже богородица, единосущная самому автору, вовлекается в его упоенное поэмное словотворчество, обращенное к самому себе:
Облаки лают,Ревет златозубая высь…Пою и взываю:Господи, отелись!Перед воротами в райЯ стучусь:Звездами спеленайТелицу Русь.За тучи тянется моя рука,Бурею шумит песнь,Небесного молокаДаждь мне днесь.(«Преображение», ноябрь 1917). [2, с. 52]При этом весь порождаемый божественно-пророческим словом новый мир в своей очередной неизбежной порче подлежит очередному уничтожению от очередной ипостаси бога-творца:
Грозно гремит твой гром,Чудится плеск крыл.Новый СодомСжигает Егудиил. [2, с. 53]Новую земную революцию поэт мыслит частью этой магической мистерии:
Но твердо, не глядя назад,По ниве водНовый из красных вратВыходит Лот. [2, с. 53]Так очередной воплощенный богомладенец преображает падший мир, участвуя в его уничтожении:
Зреет час преображенья,Он сойдет, наш светлый гость,Из распятого терпеньяВынуть выржавленный гвоздь. [2, с. 55–56]А сделав дело, новоявленный спаситель отойдет в свое демоническое ночное царство, подарив обновленному и уже обреченному миру следующего убийцу-обновителя:
А когда над Волгой месяцСклонит лик испить воды, —Он, в ладью златую свесясь,Уплывет в свои сады.И из лона голубого,Широко взмахнув веслом,Как яйцо, нам сбросит словоС проклевавшимся птенцом. [2, с. 55–56]Таков же пророк-ангел-бог-поэт в «Инонии» (январь 1918):
Не устрашуся гибели,Ни копий, ни стрел дождей, —Так говорит по БиблииПророк Есенин Сергей.Время мое приспело,Не страшен мне лязг кнута.Тело, Христово тело,Выплевываю изо рта.Не хочу восприять спасенияЧерез муки его и крест:Я иное постиг учениеПрободающих вечность звезд.Я иное узрел пришествие —Где не пляшет над правдой смерть.Как овцу от поганой шерсти, яОстригу голубую твердь.<…>Я сегодня снесся, как курица,Золотым словесным яйцом.Я сегодня рукой упругоюГотов повернуть весь мир…Грозовой расплескались вьюгоюОт плечей моих восемь крыл. [2, с. 61– 62]Выплевывание «Христова тела», как и пожирание бога в «Октоихе», это, конечно, кромешная черная магия, но не просто безудержная в своей слепой одержимости, а основанная на последовательной, мысленно рассчитанной вере в себя как бога, уничтожающего свое старое бытие и творящего свое же новое.
Следуя путем возрождения языческой магии, Есенин вновь и вновь противоборствует христианству:
Кто-то с новой верой,Без креста и мук,Натянул на небеРадугу, как лук.<… >Новый на кобылеЕдет к миру Спас.Наша вера – в силе.Наша правда – в нас!» [2, с. 68]Языческой магии свойственно почитание крови как носителя духовной силы. Не чуждо это увлечение и Есенину. Примечательна его радость по поводу публикации перевода «Инонии» на идиш. М. Д. Ройзман вспоминает: «В конце 1923 года в еврейской газете была опубликована поэма Есенина „Инония“ в превосходном переводе замечательного поэта Самуила Галкина. Сергей не выпускал газеты из рук, показывал ее друзьям и знакомым, говорил, что никогда бы его стихи не перевели и не напечатали, если бы верили в то, что он питает антипатию к евреям…»2. В евреях поэт ценил прежде всего родо-кровную магию, почитание родной крови, столь характерное и для неоязычества в его
