Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика

написал довольно пространное эссе об «эмоциональных различиях между полами», в основание которого положил принцип простого биологического детерминизма. Роберт Мэй в работе «Пол и фантазия» не мог придумать ничего иного в качестве организующего принципа своего исследования шизофрении, воображения и мифа, кроме как естественное (природное) различие между женщинами и мужчинами.

Представители раннего этапа второй волны феминизма часто исходили из предпосылки, что все различия между полами производятся в процессе социального взаимодействия. В 1970-х годах, как показывают Эстер Айзенстайн и Элис Джардин в работе «Будущее различия», многие западные феминистки начали подчеркивать различие и прославлять то, что связывается с женственностью. И довольно многие из них отказались от представления о том, что женственность (фемининность) является социальным продуктом. Концепция неискоренимого различия между мужчинами и женщинами начала обретать самые разнообразные формы. Была, например, высказана идея, что мужчины на самом деле – производные существа, возникшие в результате мутации женщин как исходной, подлинной формы человека. Согласно другой идее, мужчины – это «биологические агрессоры» или «насильники от природы» («natural rapists»), а женщины, призванные по своей природе проявлять заботу о других, должны спасти мир от мужских войн и технологий. И, наконец, высказывалась идея о «метафизическом различии».

В данной главе я буду доказывать, что концепция естественного различия между полами, в какую бы политически сложную форму она ни была облечена, является в сущности своей ошибочной. Это не означает, что я собираюсь оспаривать факты биологии размножения или отрицать их важность для понимания человеческой жизни. Я буду оспаривать допущение о том, что биологическая организация наших тел является основой, базисом, сущностью социальных отношений гендера или формирует эти отношения. Я допускаю, что существует сильная связь между социальной практикой и биологией и что на самом деле гендер невозможно понять, не принимая эту связь во внимание. Моя задача – показать, что эта связь имеет совершенно иной характер, нежели тот, который приписывают ей теоретики естественного различия.

Существуют две основные версии концепции естественного различия. Согласно первой, общество – эпифеномен природы; согласно второй – общество и природа взаимодополнительны.

В теории первого типа биология (или онтология как ее суррогат) детерминирует гендер. Общество лишь регистрирует декрет природы – или болеет, если не делает этого. Самые известные примеры такого подхода – это псевдоэволюционные объяснения маскулинности и фемининности в книгах «Голая обезьяна» Десмонда Морриса, «Люди в группах» и «Животное с имперскими повадками» Лайонела Тайгера, «Отношения между полами и самоубийство общества» («Sexual Suicide») Джорджа Гильдера. Подобную литературу Маршалл Салинс назвал «вульгарной социобиологией». Он прекрасно сформулировал основную выраженную в ней мысль:

За фасадами современного города по-прежнему скрывается все та же древняя голая обезьяна (naked ape). Изменились только наименования: «охота» называется «работой», «места охоты» называются «местами бизнеса», «укрытие» называется «домом», «парные отношения» – «браком», «самка» – женой и проч…Именно биологическая природа животного сформировала социальную структуру цивилизации, а не наоборот.

Образы, к которым прибегают Тайгер и Фокс, иные, но высказываемая ими идея – та же:

Естественный отбор привел к появлению животного, которое должно вести себя в рамках определенной культуры: оно должно изобретать роли, создавать мифы, говорить на естественном языке и организовывать клубы для мужчин… Сельскохозяйственные и промышленные цивилизации ничего не вложили в организацию этого человека-животного (human animal). Мы приспособлены для охоты… И мы организованы в принципе по модели, характерной для приматов.

Я называю эту литературу псевдобиологической, потому что фактически она не основывается на серьезном биологическом исследовании социальной жизни человека вроде исследований влияния промышленности на окружающую среду. Действительно, авторы анализируемых нами текстов используют свободные аналогии, которые, согласно Мари де Леперванш, подвергаются неким логическим манипуляциям, а затем предъявляются читателю в качестве очевидных фактов. Т. е. логика их рассуждений на самом деле является обратной по отношению к той логике, на которую они претендуют. Обычно наши авторы начинают с интерпретаций современной социальной жизни (в случае Морриса – с интерпретаций сексистских, этноцентристских и зачастую фактологически неверных), а затем обращаются к спекулятивной реконструкции доисторического развития общества. Понятие эволюции они привлекают для оправдания разумных, на их взгляд, социальных моделей, подменяя объяснение обоснованием. Например, Тайгер говорит о типах социальной организации, которые не являются «правильными с биологической точки зрения», т. е. не соответствуют его представлению об эволюции человека как вида охотников.

Трудно воспринимать эти работы как научные. Предлагаемый в них социальный анализ совершенно не продуман. Используемое их авторами понятие эволюции избыточно. Фундаментальная проблема перехода от органической эволюции к истории затемнена биологическим редукционизмом. Тем не менее используемые авторами этих работ аргументы исключительно популярны. Отчасти это можно объяснить налетом рискованного юмора. Скажем, женская грудь сравнивается с ягодицами, а ответственное лицо в организации – с человекообразной обезьяной. Но более глубокое объяснение их популярности можно увидеть в своего рода зеркальном эффекте: в этих книгах отражается как «наука» то, чему хотят верить многие читатели.

Серьезная попытка устранить эти недостатки была предпринята школой социобиологов, которую возглавлял Э.О. Уилсон. В одной из глав своей книги «О человеческой природе» Уилсон использует исчисление генетического преимущества для того, чтобы показать: «человеческая сексуальность может быть более точно определена с помощью новых достижений эволюционной теории». Самое любопытное здесь то, что «новые