времени как возвратился Мэтисон, его уже и след простыл, а долг Джона Грэйди был предъявлен вечности.
Двенадцатого декабря у нас с Рэйчел родилась дочь. Мы назвали ее Саманта, сокращенно Сэм. При рождении я присутствовал лично. Я принял ее на руки и почуял в ней кровь слившихся воедино прошлого и настоящего. Почуял, как она приобщает, вплетает, привязывает меня к тому, кем я был и кем мне быть впредь.
Одно дитя рожденное, другое спасенное. Возможно, Клем Раддок был прав. Между этими детьми есть связь. И я ее неотъемлемая часть. Туда же встраивается и моя новорожденная дочь, день рождения которой приходится на годовщину потери ее единокровной сестры и той женщины, что когда-то была моей женой.
Связь.
Я не боюсь.
Во всяком случае, внушаю себе это с некоторых пор.
НОЧНЫЕ ИСТОРИИ: КОДА
Брачное ложе
О, какие обещания мы даем в пылу страсти, когда дыхание застревает у нас в горле и жгучая истома прошивает тело! Влекомый теплом избранницы или избранника (ее ароматом, его силой), язык наш порою нас подводит, и из уст безудержно вырываются потоки слов. Поступки становятся неотличимы от намерений, а правда мешается с ложью даже в отношении себя.
Говорим ли мы те слова оттого, что действительно в них верим, или же верим, что, произнося их вслух, мы тем самым заставляем их становиться правдой? Ну а когда слова проверяются делом, то многие ли из нас могут твердо сказать, что сдержали свою клятву, не отвернулись, не изменили данным обещаниям? Когда наши партнеры старятся и поступь их становится медлительна, огонь в глазах тускнеет и остывает пыл, сколькие из нас устаивают перед соблазном отвернуться и начать поиск новых удовольствий на стороне?
Так вот я не из их числа. Я сохранил верность навсегда, сдержав клятву. Выполнила свой обет и она, хотя и в несколько необычной манере.
Я вспоминаю струистость ее шелковистых волос, смешливо поджатые губы и невысказанное обещание в сияющих глазах. Она красива и останется такой навсегда. Она никогда не состарится, а в памяти будет представать исключительно цветущей молодой женщиной, как вот сейчас, когда она стоит передо мной и воркует:
– Ты меня любишь? Ты будешь любить меня всегда?
– Да, – отвечаю я. – Да и еще раз да.
– Даже когда я стану седой и старой, а раздеваться буду в темноте, чтобы не пугать тебя своим видом?
– Даже тогда, – отвечаю я смеясь.
Она награждает меня игривым шлепком и делает губы уточкой.
– Ответ неправильный, и ты это знаешь. Скажи правду. Если бы я, допустим, изменилась; потеряла ту внешность, которая у меня сейчас, ты бы по- прежнему любил меня? И по-прежнему был бы моим?
Я тянусь к ней; она для вида барахтается в моих руках, а затем покорно затихает.
– Слушай меня, – говорю я ей. – Я буду любить тебя независимо от того, что может когда-либо произойти. Мое желание быть с тобой останется навсегда. Неужели бы я ждал так долго, если б не испытывал к тебе таких чувств?
Она улыбается и мягко целует меня в щеку.
– Да, – шепчет она, – ты терпелив. Знаешь, я хочу, чтобы это было нечто особенное, необычное. В нашу брачную ночь я хочу тебе отдаться. Вот когда я всей душой захочу быть с тобой на брачном ложе.
Это было за две недели до дня нашей свадьбы и через год после того, как мы впервые поклялись друг другу. Уже был построен и меблирован наш дом. Дом, в котором мы вырастим своих детей и вместе состаримся. Был заготовлен запас вина и экипаж ее отца, в спальне ждали пуховые перины, чтобы мы на них возлегли. Для нас готовились срезать свежие цветы, аромат которых в утреннем свете сольется с ароматом ее тела.
К дому отца я провожал ее через зелено-росные поля, благоухающие местными цветами: кальмиями и олеандром, пенстемоном и лиатрисом; ветерок взвеивал в воздух семена и разносил туда, где им суждено было упасть. Солнце садилось, и воронье на красноватом фоне неба смотрелось черными звездами, медленно дрейфующими по небесному своду. Ее ладонь лежала в моей, а сама она тихо скользила через пшеничные поля, раздвигая длинные колосья, которые за ее спиной тут же смыкались, скрывая все следы так, словно ее никогда и не было. После одного прощального поцелуя я оставил ее возле двери ее отца. И больше мы с ней не разговаривали никогда.
Даже сейчас я вижу их – цепь из мужчин, движущихся рядом со мной; в руках у них палки, а по бокам лают собаки. Мы лупим по кустарникам и траве, вздымая пыльную темную землю и всполошенных насекомых. Ветра при этом нет, даже небольшого. Мир застыл, словно с ее уходом из него вынута всякая
