карьерного и жизненного роста. Как правило, достижения в учебе значились придатком к состоянию, звучности фамилии или почтенному семейному бизнесу, связанному в основном с перекладыванием чьих-нибудь денежных средств из одной лузы в другую за разумную мзду.
Впрочем, к нуворишам Эсквит не относился. По большинству параметров он вписывался в середняки: умеренно смышленый, умеренно симпатичный, умеренно проявлявший себя на спортивной площадке. Он был из тех, кто утвердился в дубль-составе команды по регби, играл там без особого напряжения и при этом втайне завидовал достижениям и способностям тех, кто значился в первом, основном. Впрочем, такая отбраковка существовала больше двух десятилетий назад, а нынче участие во втором составе сводилось единственно к общим пьянкам каждые два года. Эсквит, всегда считавший себя охотником и рыболовом (даром что работа в Сити не оставляла времени ни на то, ни на другое), с особым удовольствием поучаствовал именно в этой, последней по счету встрече выпускников: у него была возможность проехаться верхом со стаей местных гончих, пострелять дробью в куропаток, а еще помочь в отлове и умерщвлении барсука, который, возможно (если не врут), являлся разносчиком каких-то там инфекций.
Сейчас, во время езды, Эсквит обдумывал покупку хорошего, стильного ружья, которое даст ему возможность утолять свой прорезавшийся аппетит к охоте на регулярной основе. Он уже представлял себе гладкое ореховое ложе и спаренные стволы, когда перед машины внезапно сшибся на дороге с каким-то препятствием, да так, что весь корпус машины тряхнуло отдачей. Сердце тревожно екнуло. Эсквит дал по тормозам, посидел, внутренне собрался и, наконец, заглушил мотор, оставив включенными только фары. Затем он неохотно открыл дверцу и выставил себя под буйство стихии. Ища опущенным взглядом возможные повреждения, Эсквит обошел машину и присел перед ней на корточки, чтобы внимательней разглядеть бампер и зернистый мокрый гудрон под колесами. На глаза вроде ничего не попадалось. Лишь приглядевшись, он различил, что в решетку радиатора набился сероватый мех какого-то животного. Эсквит протянул руку, чтобы потрогать его на ощупь, и тут понял, что это не мех, а грубая ткань. Он защипнул материал, чтобы выдрать его наружу, и тут под рукой что-то противно чавкнуло. Эсквит моментально отдернул пальцы. Поднеся руку к лицу, он с отвращением унюхал на ней запах гниения.
Ну и дела. Согнувшись на корточках, он вынул из нагрудного кармана авторучку и с ее помощью стал брезгливо отковыривать противную гниль от металла. Она упала на дорогу, и Эсквит осторожно потыкал ее ручкой. Ощущение такое, что перед тобой кусок мяса, разваренного и сгнившего. Серая ткань припеклась к нему наглухо, как будто ее туда силой вдавили и оставили разлагаться.
Эсквит раздраженно подумал, не выбросить ли ручку, так некстати испачканную об эту гадость (еще хуже было то, что и пальцы, оказывается, об нее тоже замарались). Он встал и поднял руку навстречу дождю, потирая пальцы в попытке избавиться от этой субстанции и ее запаха, после чего отер их тряпкой из бардачка.
Лишь теперь, когда первоначальный шок рассеялся, Эсквит начал вычленять взаимосвязь между куском материи и ее возможным источником. Он огляделся, и тут ему показалось, что в придорожной поросли он слышит какой-то звук. По натуре человек не особо чувствительный, Эсквит напрягся от мысли, что за ним могут следить из-за кустов.
– Эй, – окликнул он, – кто там?
На этот раз звук донесся отчетливей: суетливое шуршание с потрескиванием обломанных веток, лиственный шелест подлеска; шум ослабевал, удаляясь, как будто тот, кто его производил, сейчас воровато юркнул в темную окраину леса. Бросаться следом Эсквит и не подумал. Вместо этого он вернулся в машину, сел на сиденье и протянул руку к ключу зажигания, чтобы снова пуститься в дорогу.
Ключей на месте не было. Эсквит поискал на коврике, опустошил бардачок, дважды охлопал себя по карманам. Снова вылез под дождь и попрыгал в надежде, что где-то в одежде обнадеживающе звякнет металл, но все напрасно. Тогда он двинулся в обход машины и, расширяя радиус поиска, обошел ее несколько раз – тоже безрезультатно. Тревога неодолимо росла. Он с досадливым ревом шлепнул ладонями по капоту и, горестно опершись лицом на руки, застыл, позволяя дождю беспрепятственно долбить по своей лысеющей макушке, словно в наказание за свою глупость и опрометчивость. Так он какое-то время стоял, пока до слуха вновь не донесся шум в кустах; в лиственной гуще явно кто-то был. На минуту гнев в Эсквите пересилил опасливость, и он ударился в крик:
– Да черт бы тебя подрал, поганец! А ну верни ключи! Я знаю, они у тебя, и вижу, как ты там прячешься! А ну быстро подошел и вернул!
Ответа не последовало. Эсквит, вспомнив пословицу насчет того, что мухи ловятся на мед, а не на уксус, смягчил себя и заговорил уже по-иному, миролюбивей.
– Послушай, – сказал он просительно, – если я тебя невзначай задел, то извини. Не хотел. Ну хочешь, я подкину тебя до ближайшей больницы? С удовольствием. Только мне для этого нужны мои ключи. А иначе мы оба тут зависнем, и пользы от этого ни тебе, ни мне, верно?
Он притих в ожидании, но ответа все не было. А затем он услышал характерное позвякивание, как будто кто-то нарочно подбрасывал на ладони его ключи. Кто-то, лежа в темноте, над ним насмехался, разыгрывал. Пока он, Эсквит, беспокоился об участи того сволочуги, тот тип (нет никакого сомнения, что это именно человек: сбитые машинами кролики, полевки и крысы не уползают в кусты, а потом не делают за машиной круг, чтобы в отместку стибрить ключи от зажигания) специально подстроил, чтобы он вот так вляпался на окольной дороге, да еще под проливным дождем. Может, он действует не один. А хоть бы и один, то все равно это подло. При этом он вполне себе сметлив, только, судя по запаху, идущему у Эсквита от пальцев, не пышет здоровьем. Вот мы сейчас его и подлечим, по полной.
– Ну, гад, погоди! – исчерпав запас терпения, прорычал Эсквит.
