Экспансия – I

— Капитан. Я кончил службу капитаном. Останься в армии, был бы полковником.

— В каком году кончили служить?

— Давно.

— Просто так и сказали: «больше не хочу служить рейху и фюреру»?

— Нет, — ответил Кемп, расставляя на столе большие тяжелые бокалы, тарелки, на которых были изображены охотничьи сцены, бутылки, блюдо с хамоном и сыром. — Вы же прекрасно знаете, что так я сказать не мог. Меня перевели в министерство почт и телеграфа… Мы занимались атомным проектом. Штурмбанфюрер Риктер возглавлял административную группу, я курировал координационную службу, громадный объем информации, нужно было следить за всем тем, что выходило в печать на английском языке, на французском… Да и потом постоянные драки между теоретиками… Они вроде писателей или актеров… Грызутся день и ночь, толкаются, словно дети, только в отличие от малышей дерутся не кулаками, а остро отточенными шипами. Попробуйте вино. Каково?

Штирлиц сделал глоток:

— Это получше того, чем нас поил дон Фелипе.

— Да? Очень рад. Мне присылают вино из Севильи, там у нас бюро, мы купили хорошие виноградники. Эрл знает толк в коммерции… Еще?

— С удовольствием.

— А я добавлю себе виски… Хорошее виски, крестьянский напиток… Зря отказываетесь.

— Я не откажусь, когда вы устроите меня к себе. Напьюсь до одури. Обещаю.

— До одури — не позволю. На чужбине соплеменники должны оберегать друг друга. Неровен час…

— Когда вы уехали сюда?

— В сорок четвертом… Фюрер закрыл атомный проект как нерентабельный. А потом гестапо арестовало ведущего теоретика Рунге, они выяснили, что у него то ли мать, то ли бабка были еврейками, вы же знаете, не чистых к секретной работе не допускали… Ну, меня и отправили сюда, на Пиренеи…

— Кто? Армия?

Кемп впервые за весь разговор тяжело, без улыбки посмотрел в глаза Штирлица и ответил:

— Да.

— Разведка? Абвер?

— Нет. Вы же прекрасно знаете, что Гиммлер разогнал абвер после покушения на Гитлера, но ведь министерство почт и телеграфа имело свои позиции в армии…

— С какого года вы в ИТТ?

— С сорок пятого.

— Гражданин рейха работает в американской фирме?

— Почему? Это испанская фирма… И потом мне устроили фиктивный брак с испанкой, я получил здешнее гражданство, все легально. Как, кстати, у вас с паспортом?

— У меня хороший паспорт.

— Можно посмотреть?

— А зачем? Я же сказал — вполне хороший паспорт.

— Вы испанский гражданин?

— Нет, у меня вид на жительство.

— Что ж, на первое время — терпимо. Выпьем за успех нашей задумки, доктор Брунн. Выпьем за то, чтобы вы стали человеком ИТТ…

— Я за успех не пью… Суеверный. А за знакомство выпью. Спасибо, что вы подобрали меня на дороге.

— Не стоит благодарности. Как вы, кстати, там очутились?

— Ума не приложу.

Кемп плеснул виски в свой тяжелый стакан и, выпив, заметил:

— Сколько же лет вам надо было проработать в разведке, чтобы стать таким подозрительным?

— Жизнь, — ответил Штирлиц. — Где, кстати, сейчас этот парень из гестапо…

— Какой именно?

— Рунге? Нет, Риктер…

— Не знаю. Да и не очень интересуюсь этим.

— Не думаете о том, что эти люди могут нам понадобиться в будущем?

— «Нам»? Кого вы имеете в виду?

— Немцам.

Кемп поднялся, походил по холлу, потом остановился около окна, прижался лбом к стеклу и негромко ответил:

— Чтобы ответить на этот вопрос, доктор, я должен получить от вас исчерпывающие данные о том, кто вы, как сюда попали, с кем поддерживаете контакт и отчего оказались на той дороге, где автобусы ходят всего лишь два раза в день… Впрочем, если вы откажетесь это сделать, на работу я вас так или иначе устрою. Как любой немец, я сентиментален, ничего не попишешь.

…Расстались в три утра; Кемп вызвал такси, спустился на улицу, уплатил шоферу деньги, повторил, что ждет Штирлица завтра, в двенадцать, в своем кабинете на Аточе, вернулся в квартиру, выключил аппаратуру звукозаписи, достал из скрытой в стене фотокамеры кассету, тщательно завернул ее в светонепроницаемую бумагу, затем снял отпечатки пальцев Штирлица со стакана и бумажной скатерти, обработанной специальным составом, все это запер в сейф. Завтра материалы уйдут в Мюнхен, в «организацию» генерала Гелена.

(О том, что «доктор Брунн» будет идти по дороге на Сиерру с двенадцати до двенадцати двадцати и что именно в это время его надо посадить в машину, ему, подполковнику абвера Рихарду Виккерсу, живущему в Испании по паспорту инженера Кемпа, пришло указание из «организации», причем он был предупрежден, что «объект» может представлять серьезный интерес в будущем, если только подтвердится, что он является именно тем человеком, которым заинтересовался генерал Гелен.)

Информация к размышлению (братья Даллесы, осень сорок пятого)

1

Они встретились в клубе во время ланча; сидели, как всегда, за столиком возле окна — там было их постоянное место; когда официант начал готовить стол к дессерту, Аллен вздохнул:

— Тяга к парадоксам есть первый симптом старения.

— Вот как?

— Определенно так; мы бежим главного вопроса: сколько еще осталось? Оттачиваем мозг рассуждениями о том, как бы невозможное сделать достижимым…

— Такого рода парадокс меня интересует куда в большей степени, чем тебя, потому что я значительно старше.

— Но он, как всегда, опосредован, — Аллен пыхнул своей прямой английской трубкой. — Чем лучше твое настроение, тем больше шансов на долголетие, а чем дольше ты живешь, тем реальнее изобретение эликсира вечности.

— Но это аксиома, а не парадокс.

— Верно, я еще только подкрадываюсь к парадоксу… Ответь мне, какие этапы русской истории ты можешь определить как пиковые, наиболее значительные?

— Хм… Видимо, крещение, затем победа над татаро-монголами, после того разгром Наполеона, а затем — нынешняя победа над Гитлером.

Аллен покачал головой:

— Не совсем так, хотя первые две позиции я принимаю. Двумя махинами, определившими гигантские скачки России, были Петр Великий и Ленин. Первый сделал Россию европейской державой, великой европейской державой, уточнил бы я, а второй превратил ее в мировое государство: если до семнадцатого года в Мехико, Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе не очень-то и знали о России, то после революции Ленина самая идея его государственности сделалась фактом присутствия на юге нашего континента, в Африке, Индии и Австралии. Ты согласен?

— К сожалению, ты вынуждаешь меня согласиться с этим.

— Я? — усмехнулся Даллес. — Или Ленин?

— Опять-таки, к сожалению, не ты, — в тон ему ответил Джон Фостер. — С тобою бы я как-нибудь договорился.

— Теперь ответь на следующий вопрос: кто из русских лидеров прожил на Западе столько, сколько Петр и Ленин? Отвечаю: никто больше. Следовательно, прикосновение мятежной русской мысли к европейскому техническому и культурному прогрессу дважды оказывалось для Запада чревато появлением нового качества государственной силы. А когда Россия оказывалась на задворках Европы? Когда она терпела унизительные поражения? В момент, когда русский двор стоял на позициях изоляционизма, когда все контакты с Западом были прерваны, когда они варились в собственном котле: первый раз это проявилось во время Крымской войны, когда десант англо-французов разгромил армию Николая Первого. К сожалению, да, да, именно так, к сожалению, вскоре после этого поражения в России освободили крестьян. Затем начал налаживаться контакт с Западом, что — если бы продолжался — могло ввести Россию в число пяти ведущих промышленных держав Европы. К счастью, после воцарения Александра Третьего то окно, которое прорубил Петр, снова захлопнулось, — древние традиционалисты, стоявшие в оппозиции к новациям Петра Великого, живучи при дворе императоров, — все контакты прекратились, и была выработана стратегия на превращение империи в евроазиатскую державу. Но разгром Николая Второго махонькой Японией снова вызвал в стране бурю негодования, а негодовать там было кому, как-никак Толстой, Чайковский, Достоевский и Менделеев по