надвое, — живет мечтою, которая отрешенна, и грубым удовлетворением потребности; переспал с кем, ощутил в себе еще большую пустоту и снова весь во власти мечты, все более и более понимая, что она, как всякая настоящая мечта, неосуществима.
Криста («мне удобнее называть ее „Крис“, — подумал Пол) прибежала с маленькой, но очень вместительной сумочкой; они сложили в нее хамон, овощи, деревенский сыр и желтый скрутень масла из Кастилии — там его присаливают и в коровье молоко добавляют чуть козьего и кобыльего, чудо что за масло („наверняка ей понравится“).
Продавцы снова проводили Кристу глазами; не удержались от прищелкиваний языками; мавританское, — это в них неистребимо, да и нужно ли истреблять?!
— А вино? — спросила она. — Почему вы не купили вина?
— Потому что у меня дома стоят три бочонка с прекрасным вином, — ответил Пол. — Есть виски, джин, немецкие «рислинги» довоенного разлива, коньяк из Марселя — что душе угодно.
— Ух, какая я голодная, — сказала девушка, — наши покупки чертовски вкусно пахнут. Я могу не есть весь день, но как только чувствую запах еды, во мне просыпается Гаргантюа.
— Хамон никогда не пробовали?
— Нет. А что это?
— Это необъяснимо. Деревенский сыр любите?
— Ох, не томите, пожалуйста. Пол, давайте скорее поедем, а?..
Он привез ее к себе, на Серано; в его огромной квартире было хирургически чисто; сеньора Мария убирала у него три раза в неделю; как и все испанки, была невероятно чистоплотна; то, что Лайза делала за час, она совершала как священнодействие почти весь день: пыль протирала трижды, пылесосом не пользовалась — слишком сложный агрегат; ползала на коленях под кроватью — нет ничего надежнее влажной тряпки; обязательно мыла абсолютно чистые окна и яростно колотила одеяла и пледы, выбросив их на подоконники, хотя Роумэн никогда не укрывался ничем, кроме простыни.
— У вас здесь, как в храме, — сказала Криста. — Кто следит за чистотой в вашем доме?
— Подруга, — ответил он, поставив чемодан девушки в прихожей на маленький столик возле зеркала, набрал номер Харриса и сказал, что встреча переносится на завтра, возникло срочное дело, пожалуйста, простите. Боб.
— А как относится к вашей служанке жена? — спросила Кристина.
— Они терпят друг друга.
— Вы говорите неправду. И если вы хотите, чтобы я у вас осталась, отнесите мой чемодан в ту комнату, где я буду спать.
— Выбирайте сами, — сказал он, — я ж не знаю, какая комната вам понравится.
Он показал ей большой холл с низким диваном возле стеклянной двери на громадный балкон, где был маленький бассейн и солярий, свой кабинет, столовую и спальню.
— Где нравится?
— Можно в холле?
— Конечно.
— Идеально бы, конечно, устроиться на вашем прекрасном балконе. Сказочная квартира… Вы, наверное, очень богатый, да?
— Еще какой… Что касается балкона, то не надо дразнить испанцев, они в ночи зорки, как кошки.
— Слишком что-то вы их любите.
— Они того заслуживают.
— А как зовут вашу подругу, которая здесь убирает?
— Мария.
— Сколько ей лет?
— Двадцать пять, — ответил он и позвонил в ИТТ.
— Сеньор Брунн в архиве, там нет аппарата, можем пригласить сюда, но придется подождать.
— Нет, спасибо, — ответил Роумэн. — Передайте, что звонил Пол, я свяжусь с ним вечером.
Кристина еще раз оглядела его квартиру, понюхала, чем пахнет на кухне, и спросила:
— Мария — хорошенькая?
— Да.
— Зачем же вы привезли меня сюда?
— Жаль стало…
— Знаете, вызовите-ка такси.
— Сейчас. Только сначала сделайте мне мясо.
— Что-то мне расхотелось делать вам мясо.
— Вы что, ревнуете?
Криста посмотрела на него с усмешкой.
— Как это вы делаете? — она повторила его жест, согнувшись пополам. — Так? Это значит вам смешно, да? Ну вот и мне так же смешно. Погодите, а не берете ли вы реванш за моего друга?
Он положил ей руки на плечи, притянул к себе, поцеловал в лоб и ответил:
— А ты как думаешь?
Она обняла его за шею, заглянула в глаза и тихо сказала:
— Пожалуй, на балконе мне будет очень холодно.
— И я так думаю.
…В «Лас Брухас» они приехали в двенадцать; Криста дважды повторила:
— Уверяю тебя, там уже все кончилось…
— Кто живет в Мадриде полтора года? Ты или я?
— Я бы лучше подольше с тобой побыла. Мне никуда не хочется ехать.
— А я хочу тобой похвастаться.
— Это приятно?
— Очень.
— Но я ведь уродина.
— Не кокетничай.
— Я говорю правду. Я-то про себя все знаю… Просто тебе одному скучно, вот ты и придумал меня… Я знаю, у меня так бывало.
— Как у тебя бывало? Так, как со мной?
— Тебе надо врать?
— Ты же математик… Калькулируй.
— Тебе надо врать. Тебе надо говорить, что мне так хорошо никогда не было… Вообще-то, если говорить о том, как мы познакомились, и про рынок, и как ты меня сюда привез — не было…
— А потом?
— Это не так для меня важно… Это для вас очень важно, потому что вы все рыцари, турниры любите, кто кого победит… Не сердись… Я как-то ничего еще не поняла. Просто мне очень надежно рядом с тобою. Если тебе этого достаточно, я готова на какое-то время заменить Марию и помыть за нее стекла.
— Сколько времени ты намерена мыть здесь стекла?
— Неделю. Потом поеду в Севилью, нельзя же не съездить в Севилью, если была в Испании, потом вернусь на пару дней, а после улечу к себе.
— Мне очень больно, когда ты так говоришь.
— Не обманывай себя.
— Я так часто обманываю других, что себе обычно говорю правду.
— Ты же это не себе говорил, а мне… В эти самые «Брухас» надо одеваться в вечернее платье?
— Не обязательно.
— А у меня его вообще-то нет.
— Что хочешь, то и надевай.
— У меня с собою только три платья. Показать? Скажешь, в каком я должна пойти.
— Я ничего в этом не понимаю. В чем тебе удобно, в том и пойдем.
— Что-то мне захотелось выпить еще один глоток джина.
— Налить соды?
— Каплю.
Он капнул ей ровно одну каплю, улыбнулся:
— Еще? Я привык выполнять указания. Я аккуратист.
— Еще сорок девять капель, пожалуйста.
— Я ведь буду капать. Может, плеснуть?
— Ну уж ладно, плесни.
Он протянул ей высокий стакан, она выпила, зажмурившись, причмокнула языком и вздохнула:
