была убита этим утром в 6:30. У меня фактически нет надежды на то, что она все еще жива, но я пытаюсь получить больше информации. Тем временем… пожалуйста, информируйте всех, у кого это вызовет беспокойство»[1215]. Одним из тех, у кого исчезновение Мужавамарии вызвало беспокойство, оказался президент США, который прочитал обращение Дефорж. В течение следующей недели Клинтон постоянно интересовался судьбой Моники. «Я не могу сказать вам, сколь много времени мы потратили, – признался Пауэр один американский чиновник, – пытаясь найти Монику. Иногда казалось, будто она была единственной руандийкой, находившейся в опасности»[1216].
Моника, однако, родилась под счастливой звездой. После разговора с Дефорж, когда солдаты ворвались в ее дом через переднюю дверь, она успела выбежать через задний выход и спряталась в буше. «Я могла слышать, как они кричали: “Где она? Где она?”», – вспоминала Моника. Ночью она вернулась в дом, а затем в течение 40 часов пряталась на чердаке. 11 апреля, услышав голоса каких-то солдат у ворот, Моника решилась на отчаянный поступок: взяв свой свадебный альбом с фотографиями, на которых она была изображена вместе с мужем, офицером руандийской армии, Моника вышла к солдатам и попросила отвести ее, жену военного, в безопасное место. Те согласились, хотя Монике и пришлось заплатить за это 700 долл. Солдаты доставили ее в отель в центральной части Кигали, откуда она немедленно связалась с Дефорж, которая, зная, что эвакуация иностранцев из Кигали идет полным ходом, сразу же позвонила в МИД Бельгии и добилась, чтобы Мужавамарию внесли в приоритетный список эвакуируемых. Однако Монике еще предстояло добраться до зоны, контролируемой бельгийскими военными, и преодолеть на своем пути восемь блокпостов. На помощь ей пришел семидесятилетний канадский миссионер Рауль Оливье из ордена «Христианские братья», который сумел провезти ее через опасный район, хотя один раз она едва избежала гибели: «Они подъехали, – рассказала Дефорж корреспондентам, – к одному блокпосту, охранявшемуся солдатами, которые были пьяны и очень агрессивны, но один был из района, где брат Рауль служил много лет, и когда он узнал его, то позволил им проехать»[1217]. Вечером 12 апреля Моника на бельгийском самолете эвакуировалась в Брюссель, а 18 апреля прилетела в США. Однако, узнав о спасения Моники, о котором в деталях рассказали Дефорж в «Washington Post»[1218] и Стивен Гринхаус в «The New York Times»[1219], президент, по утверждению Пауэр, утратил какой-либо личный интерес к событиям в Руанде[1220].
Итак, ведущие международные игроки продемонстрировали полное нежелание участвовать в разрешении руандийского кризиса. Результатом стала Резолюция № 912, свидетельствовавшая о провале усилий международного сообщества, о его неспособности предпринять хоть что-то, чтобы остановить геноцид. Может показаться, что роковая цепь событий была закономерным следствием убийства 7 апреля 10 бельгийских миротворцев, которое побудило бельгийское правительство принять решение о выводе своих «голубых касок» из состава МООНПР, что в свою очередь сделало Миссию неэффективной и повлекло за собой сокращение ее численности и полномочий. Однако такая логика событий была бы невозможна, если бы лидеры США, единственной сверхдержавы, Франции и Бельгии, имевших давние связи с Руандой, а также других крупных государств считали происходившее в этой стране приоритетной проблемой и если их действительно беспокоил нараставший размах резни хотя бы в такой же степени, в какой их волновали события в Боснии.
Но, может быть, эти лидеры не имели представления о том, что на самом деле происходило в Руанде? По утверждению Алана Капермана, «приблизительно до 20 апреля президент Клинтон не мог знать, что там общенациональный геноцид»[1221]. Конечно, порой имело место странное искажение картины происходящего в головах политиков и военных, обусловленное или недостаточной информацией, или специфической ее интерпретацией. Так, на заседании французского правительства под председательством президента 13 апреля начальник генерального штаба адмирал Жак Ланксад на вопрос Миттерана: «Резня расширяется?», ответил: «Она уже изрядная. Но теперь уже тутси убивают хуту в Кигали»[1222], очевидно, имея в виду наступление отрядов РПА в столице: тем самым он приравнял солдат ВСР, погибших в боях с повстанцами, к безоружным людям, убитым военными и интерахамве. Однако даже если разведывательная информация и не всегда являлась качественной, достаточно было прочитать газеты, чтобы понять, что происходит.
Конечно, часть журналистов разделяла взгляды западной политической элиты, видевшей в кровавых африканских политических катаклизмах нечто подобное природным бедствиям. В передовице в «St. Louis Post-Dispatch» от 20 апреля говорилось: «С одной стороны, геноцид в Руанде, кажется, ставит в тупик. С другой, он столь же предсказуем, как очередная африканская засуха. Этот конфликт типичен для застарелых этнических распрей и политического соперничества, отчасти колониальных по происхождению, которые продолжают раздирать Африку. И самое худшее, вероятно, еще впереди. <…> Есть опасение, что этническая вражда, политические рас при и экономическая депрессия, которые стоят по большей части за нестабильностью в Африке, будут нарастать и всё чаще вызывать <подобные> взрывы в следующем столетии»[1223]. Мэтью Пэрис писал 11 апреля в лондонской «The Times»: «Ничто лучше не иллюстрирует скрытый расизм английской интеллигенции, чем наше молчание по поводу самых последних жестокостей на востоке Центральной Африки. У нас множество новостей, но нет комментариев. Это не потому, что у англичан нет своего мнения, но потому, что у них всех одно мнение. Они думают, что эти люди – дикари и что с этим ничего нельзя поделать» [1224].
В то же время западные журналисты не пытались скрыть страшной правды о событиях в Руанде, тем более что их исключительность и связанные с ними индивидуальные человеческие трагедии естественно привлекали внимание. Уже с 8 апреля они сообщали о размахе и жестокости резни и о ее этническом характере. 9 апреля на первой странице «Washihgton Post» рассказала об убийстве руандийцев, сотрудников ведущих международных благотворительных организаций, «на глазах у своих устрашенных коллег-иностранцев»[1225]. Воскресный номер «The New York Times» 10
