*** Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу, Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор, Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?» Каркнул Ворон: «Nevermore!» [244] Перевод Михаила Зенкевича На все вопросы птица отвечает словом nevermore, действительно напоминающим крик ворона. Но когда это стихотворение переводят на русский, nevermore часто передается словом никогда, которое уже совсем не похоже на птичий крик. Николай Глазков в стихотворении «Ворон» подчеркивает не-удачность, бессмысленность такого перевода: повторяющий одно и то же слово ворон вряд ли может сообщить что-либо ценное:
*** И на все мои вопросы, Где возможны нет и да, Отвечал вещатель грозный Безутешным: — Никогда! Я спросил: — Какие в Чили Существуют города? Он ответил: — Никогда! — И его разоблачили! [80] Второй тип пародии встречается реже, но при этом для поэзии он крайне важен. Когда какие-то формы или способы выражения становятся в поэзии привычными, воспринимаются как сами собой разумеющиеся, то их пародирование способно вдохнуть в них новую жизнь. Когда Николай Некрасов начал писать о тяжелой жизни бедных людей в той манере, в которой до него писались романтические баллады о чудесном и возвышенном, он не только пародировал эти баллады, но и давал им новую жизнь:
*** Ближе и лай, и порсканье, и крик — Вылетел бойкий русак-материк! <…> Гикнул помещик и ринулся в поле… То-то раздолье помещичьей воле! <… > Через ручьи, буераки и рвы Бешено мчится: не жаль головы! [225]
